помнит только предотъездное. Просыпается и спрашивает: «Меня восстанавливали, что ли? Значит, я погибал? Ну, расскажите о моей смерти».
Глаза можно отвести, внушить окружающим, что ты лев, мышонок и невидимка. Можно стирать память и заполнять ее, как амбарную книгу. Возвратить молодость можно, оживить мертвеца можно, я сам семь раз уничтоженная и семь раз восстановленная копия самого себя. Машины создают свое машинное государство, другие машины копаются в моем сердце, чинят клапаны изнутри. И если завтра мне скажут: «Пойдем играть в футбол звездами и щекотать пятки господу богу», - я не удивлюсь ничуть. Запасы удивления у меня исчерпаны, чувство сомнения атрофировано. Осуществимо все, если не сегодня, то завтра, не тем способом, так другим. А если возможно все, чему же удивляться?
Гилик напоминает, Граве предлагает, уговаривает, а я тяну меланхолично:
— Стоит ли время тратить?
Граве смотрит на Гилика, Гилик на Граве:
— Покажем Человеку полигон Здарга?
— Покажем полигон. А что же еще?
Наконец получено «добро»!
Полигон закончил серию опытов и согласен потратить день на гостя с Земли.
Привычно ввинчиваюсь в подпространство, потом вывинчиваюсь. Измочален, но не потрясен. Неизбежное зло для космического туриста. Воспринимаю его как шприц с лекарством, как бормашину. Неприятно, но терпеть надо. Взрослый человек морщится, но не охает. А путь от астродрома до полигона и вовсе приятен.
Сидишь в мягком кресле, спину нежишь, забот никаких, ведет ракету автомат. Поглядываешь в окошко на незнакомый узор созвездий, думаешь в ленивой истоме: «Куда занесло!»
Вспоминается мое первое и единственное путешествие за океан, в Канаду на всемирную выставку. И тогда было сходное чувство: вывернув шею, смотрел на синие кудряшки лесов (американских!), расчерченных на прямоугольники автодорогами, на серебряную фольгу рек (американских!) и тоже охал: «Куда занесло! На чужой материк! За шесть тысяч километров от дома! Кто бы мог подумать!»
Кто бы мог подумать тогда, что через два года меня занесет в звездный шар М-13, за тридцать тысяч световых лет и от Москвы и от Канады. После этого чему удивляться?
Рядом со мной Граве. После приключения с восьминулевыми он не решается отпускать меня в одиночку. Ну и, пожалуйста, мне даже удобнее так. Я полеживаю, коллекционирую впечатления, разбавляю их глубокомыслием, а Граве беспокоится о моей безопасности, ерзает, вглядывается в звезды, рацию теребит.
— Что вам не сидится, Граве? Автомат же у руля.
— Не пойму, куда он ведет, с картой не совпадает. Глядите, сколько звезд высыпало. Боюсь, что мы попали на опытное поле.
«Правильно, бойся. Это твоя обязанность — бояться за меня».
Немного погодя:
— Человек, впереди по курсу планета. Я хочу высадиться и подождать, пока наладится связь. Опасаюсь, что автомат ведет нас не туда.
«Давай опасайся, не возражаю, это твой долг — опасаться, высаживать и налаживать. Мое дело — смотреть и запоминать, как и что выглядит».
Выглядит эта планета как Восточный Крым. Невысокие горы с жесткой травой, колючие кусты, изредка
отдельные деревья, точнее, что-то среднее между деревом и кактусом — мясистые и извилистые, как ветки, листья. Возможно, суждение мое скороспелое. Вероятнее, планета разнообразна. Но в этом районе сухие предгорья, древокактусы и ночь.
Связь никак не налаживается. Граве кряхтит, колдует с манипуляторами, ничего у него не получается. В конце концов он объявляет, что виноват корпус ракеты, видимо, намагнитился в какой-нибудь заряженной зоне, предлагает оттащить рацию в сторону, метров за триста. И опять он стучит и кряхтит, а я сижу рядом и любуюсь созвездиями. Кажется, это слова Сенеки: «Если бы звезды были видны только в одной местности, люди со всех стран стекались бы туда, чтобы полюбоваться». Интересно, что изрек бы римский стоик, увидев небо шарового. Не узор, а звездная сыпь. Особенно здесь, на полигоне. И мигают и разгораются. И новые появляются. Вот в этом пятиугольнике не было ничего, а теперь появилась звезда… и какая яркая.
— Граве, я, кажется, открыл сверхновую. Вот там — в пятиугольнике. Стойте, там еще одна. Это бывает у вас?
Хотел было привстать, чтобы рассмотреть получше, и вдруг чувствую — не могу подняться. Отяжелел. Тело налилось свинцом, как в ракете при перегрузке. Но на планете-то с какой стати перегрузка? С ускорением движется она? Курс меняет?
Впрочем, это я потом подумал — тогда не до размышлений было. Тяжесть распластала, вдавила в острые камни. И надо было ползти, помнил: в ракете спасение — противоперегрузочное кресло.
Но триста метров! Шутя отошли мы с рацией на ближний холм, еще и в лощинку спустились ради экранирования. А теперь, обезноженные, барахтались, подтягивались, хватаясь за корни, перекатывались. Ползли, словно бы из груды мешков выбирались, а на нас все валили и валили невидимые мешки.
Вот попали!
Перегрузка исчезла так же внезапно, как появилась. Сползли со спины мешки, расправились сдавленные ребра. Вдохнул полной грудью, встал, потянулся…
— Что это было, Граве?
Мой проводник не без труда взгромоздил тело на подгибающиеся ноги.
— Идем, Человек. Скорее. Небезопасно тут.
— Подождите, Граве, дайте дух перевести.
— Не мешкай. Скорее, скорее к ракете!
Да, мешкать не стоило. Аттракцион, оказывается, не был закончен. На смену перегрузке пришла недогрузка. Вес убывал, убывал, шаги становились все длиннее. Шагнул, и плывешь-плывешь, никак не дотянешься до твердой почвы. Несет куда-то над кустами, над ямами, совсем не туда, куда прицеливался ступить. Меня вынесло на отвесную скалу. Оттолкнулся руками, что есть силы. Теперь назад понесло, а сзади кактусы с колючками в локоть длиной.
— Ракетницу вынь, Человек. Ракетницей правь.
Хорошо, что ракетница была при себе. Вообще-то она нужна в мире невесомости, в межпланетном пространстве. Стреляешь налево — несет направо. Принцип движения каракатицы.
Вытащил из наружной кобуры. Соображаю, куда же стрелять.
И тут очередной фокус. Мир переворачивается. Планета бесшумно выворачивается из-под ног со всеми своими кактусами и колючками. Выворачивается и начинает медлительно удаляться вверх. Задрав голову, вижу Граве, уцепившегося за кусты. Тянусь к нему руками, но отстаю безнадежно, отстаю, как пассажир, упавший за борт.
— Стреляй же, Человек!
Ах да, ракетница в руке. Вспышка, вспышка, вспышка! Хватит ли зарядов? К счастью, пересилил, начинаю догонять. Навстречу сыплется град камушков, свалившихся с твердого неба, бывшей почвы. Стучат по шлему, но несильно. Тут еще невысоко, не успели разогнаться. Еще стреляю, еще. Граве свесился, как акробат на трапеции, сумел ухватить меня за руку, молодец старик! Картина: наш космический корреспондент под куполом цирка! Помогаю себе последним зарядом и с разбегу врезаюсь в ветви.
