Понятное дело, после этого моего монолога наш ученый муж бросается меня уверять — дескать, нет, идея анкеты совершенно не такая, он вовсе не собирается проводить референдум по поводу ВЦ…
— Посмотрим, посмотрим, мой друг, — говорю я ему. — Хотелось бы только, чтобы это дело не затягивалось слишком надолго. Не откажите в любезности, друг мой, покажите мне вашу анкету, как только она выйдет с машинки, до засыла в набор. Мы посмотрим, стоит ли ее засылать, стоит ли загружать данной работой наших уважаемых и без того перегруженных линотипистов.
После этого мы на некоторое время расстаемся.
Нисколько не сомневаюсь, что идея анкеты именно такова, как я и предполагаю, но сейчас наш ученый муж наверняка засел у себя в кабинете и изо всех сил пытается придумать какой-нибудь ход, чтобы увести эту анкету куда-то в сторону от дурацкой идеи всесоюзного референдума по поводу ВЦ. Надо отдать ему должное, такие ходы он обычно придумывает неплохо, но в данном случае… Откровенно говоря, я не вижу, что бы это мог быть за ход. Ну да это его забота — у меня и других забот хватает.
…Рыбников появляется через полчаса. По его физиономии видно: что-то такое он придумал. Некое удовлетворение, точно румянец, расползается по его лицу.
— Идея простая, Вахтанг Иванович, — начинает он чуть ли не от порога, — в анкете речь идет не о внеземных цивилизациях, а о научно-популярной литературе, предмете, согласитесь, вполне земном. Вот мы пишем о том, о сем, о пятом, о десятом, рассказываем о достижениях различных наука всегда ли мы знаем, какое действие производят в головах читателей наши писания, какой эффект? Может, они их только запутывают? Может, здесь требуются какие-то коррективы? Я имею в виду — в деле научной популяризации. Мы же ничего этого не знаем. Мы работаем без обратной связи, по принципу: писатель пописывает, читатель почитывает. А каким образом отражаются эти научно-популярные писания в читательской голове, как они влияют на его представления об окружающем мире — ничего этого мы не знаем. Вот и давайте попытаемся узнать, попробуем выяснить, что читатели знают о ВЦ (а они черпают эти знания, естественно, из научно-популярной литературы), и сравним их представления с научными…
Я беру у него анкету. Ясное дело: про научную популяризацию — это он только что придумал (предисловие, где об этом говорится, приклеено к самому тексту анкеты, и последний вопрос — все о тех же научно-популярных материях — тоже позднее допечатан, сразу видно). Ну что ж, надо отдать ему должное, опять он неплохо вывернулся из положения. Конечно, по строгому счету, все это притянуто за уши — весь этот разговор о научной популяризации (в конце концов — почему именно на примере ВЦ? Что, разве других наук у нас нет? Причем более заслуживающих внимания), но формально тут не к чему придраться: почему бы и не на этом примере? В конце концов исследования в данной сфере действительно ведутся. И книжки пишутся…
Что ж, будем считать, что на данном этапе наш ученый муж спас сию анкету…
Что она ему? Ведь наверняка сия анкета ни для чего ему не нужна. И к цивилизациям у него интерес минимальный. Не бог весть какой интерес (так же, впрочем, как и у меня). Добро бы еще свою собственную статью отстаивал, по какой-то действительно важной проблеме. Нет, за всякую чепуху будет горой стоять, выше своей головы будет стараться прыгнуть (ведь с этой научной популяризацией он воистину прыгнул выше головы!). Себе будет доставлять лишнюю работу и редактора дежурного в напряжении держать. И все вместо того, чтобы быстренько заменить эту ерундовую анкету на какое-нибудь читательское письмо. Или на какую-нибудь там репличку… Это, я считаю, какое-то дурацкое упрямство. Больше того, какой-то профессиональный кретинизм, если хотите. Он так рассуждает: раз вы не печатаете того, что я предлагаю, — значит, я не справляюсь со своими обязанностями. Ну, при чем здесь это, друг мой? Газета — коллективное дело. Тут мыслят коллективным умом. Один говорит «да», другой — «нет». Это в порядке вещей. А вы стремитесь непременно добиться, чтобы на ваше «да» и другие «да» выговаривали. Только что руки не выворачиваете ради этого…
* * *
Сегодня утром, едва я переступил порог своего кабинета, вызывает меня шеф.
— Слушаю вас, Фрол Петрович.
Шеф поднимается мне навстречу.
— Вахтанг Иванович, извините меня ради бога… Я понимаю, что у вас номер почти готов — тем не менее я прошу вас найти место для одного небольшого материала. Рецензия, строк сто пятьдесят. На книгу Прокофьева. Ну, знаете — ученый, членкор… Что-то, кажется, про космические полеты. Я уже передал ее в отдел — примерно через полчаса наберут. Посмотрите сразу же… Ну, и если есть замечания… Старику на днях исполняется восемьдесят пять — надо как-то отметить: все-таки заслуженный старик.
— Что ж, Фрол Петрович, раз надо, значит, надо. Найдем место.
— Я прошу вас.
Вот так, товарищ Рыбников, — летит ко всем чертям ваша анкета. Ребенку ясно: рецензию можно поставить лишь взамен нее. Другого места в номере даже уголовный розыск не отыщет. Его попросту не существует, этого места.
Итак, о чем мы с вами спорили полдня? Конечно, и мне жаль потерянного времени, но у меня, по крайней мере, есть то утешение, что я с самого начала был против этих цивилизаций и принял их только в качестве вынужденного шага. Что касается вашего горя, оно, я полагаю, должно быть безутешным: все-таки бывают время от времени в нашей с вами жизни такие случаи, когда предлагаемые вами произведения безжалостно выбрасываются в мусорную корзину (ибо, надеюсь, вы согласны со мной: другого удобного повода для публикации вашей многострадальной анкеты в ближайшие годы, по-видимому, не будет). Что поделаешь, такова жизнь.
Избави бог, я не злорадствую. Я только констатирую факт. И призываю вас впредь встречать подобные ситуации с таким же философским спокойствием, с каким вы встречаете идею об ограниченном сроке существования цивилизаций.
ЛИДИЯ БОРИСОВА (настал наконец и ее черед)
— Лида… Лида… Ну, как ты можешь? Тебе ведь потом стыдно будет за эти слова…
Это последнее, что я от него слышала. Больше я не могла, не могла… Я схватила чемодан и стала швырять в него свои вещи.
— Не ты поедешь, а я!
— Лида! Лида!
Я не соображала, что делаю. Я только знала, что так продолжаться не может. Развод? Пусть развод! Нам обоим он на пользу пойдет.
Прилетев в Москву, приехав из аэропорта домой, я, едва только переступила порог, как была, во всем дорожном, бросилась на тахту, проревела чуть не целые сутки. За что же мне такое наказание? Ведь эти его «увлечения» — как алкоголизм. Нет, хуже. Женам алкоголиков сочувствуют: вот бедная, несчастная, не повезло. А тебе кто посочувствует? В чем тебе сочувствовать? В том, что твой муж непутевый, юродивый? Это уж вы там сами разбирайтесь. Это ведь не водка. Против водки выстоять трудно. А здесь ты же сама и виновата: не сумела, значит, мужа на путь наставить. Такой тебе будет приговор…
