В низенькую дверь кузни втиснулся великолепный трубадур. О! Он пленял. Весь в шлеме, весь в кольчуге, весь в плаще. Ноги восхищали обывателей ярчайшими, супер-стильными, самыми красными в мире штанами. Испачканными навозом. На поясе болтался меч в ножнах. В руках рыцарь гордо держал покалеченный щит и обиженный расставанием с ним герб: двуглавого беременного козла в туфлях. Внеся данные предметы в помещение, сиятельный воин изрек:
— Повелеваю: почини!
Его блудливые глазки обнырнули кузню, наткнулись на скромницу А, и он завел:
— О, это был великий бой! Я стрелой скакал навстречу чудовищу на могучем Брыкунсе, подлый дракон рыгал огнем, скреб землю когтями и испражнялся со страха. Мой огромный меч снес его богомерзкую голову, но как раз в сей торжественный миг победы коварный выродок откусил герб с моего щита. Такая досада! Пришлось освободить герб из зловонной пасти и направиться в ближайший город к кузнецу. Не могу же я припасть к туфлям возлюбленной в столь неполноценном виде!
— Значит, навоз на ваших штанах принадлежит дракону? — спросила, чуть дыша, хозяйка.
— Ему!
— Ах-х! — Адель восхищенно закатила хулиганские очи почти под платок.
— А какие стихи я посвящаю своей даме сердца! — распетушился клиент.
«Готово?» — шепнул он Троллю. Тот молча сунул листок и забрал изуродованный доспех — чинить.
Рыцарь подкатил чурбан, взнес на него правую ногу, припал к листку и завыл:
О, Лаврампия, дева! Красы незакатный рассвет!
Твоя прелесть превыше лазури палаты небесной!
Возгорелся в глазах моих верности вечный завет
расчудесный!
Я жую, и пою, и воюю во славу Твою,
о, прекрасней любови! алмазней сверкающей броши!
Сладкой негой стиха с головою тебя оболью
и дракона убью,
и другого дракона убью,
и вообще, я весь род их противный на мах перебью,
обрати только взор на простую персону мою —
я хороший!
Адель захлопала в ладоши. Рыцарь, стоя одной ногой на чурбане, поклонился, пал, кряхтя, поднялся, принял прежнее положение и завыл сначала: «О, Лаврампия, дева!..»
Тут он вдруг икнул и застыл с открытым ртом. Думать он не умел, но пытался. Беспомощные извилины трепыхались, корчились в конвульсиях, бестолково бились изнутри о шлем. Шлем звенел.
Хотя нет, звенел молоточек Тролля, приколачивающего герб на место. Процесс думания закончился, вопреки ожиданиям, и трубадур заорал на кузнеца, тряся пергаментом:
— Подлый, жалкий писака! Червекоподобный отросток пятой конечности вепря! Недоношенный крот! Мою даму сердца зовут Магридия! Прекрасное, сиятельное, любвевозбудительное имя! Какая еще такая гадкая Лаврампия? Не хочу мерзкой, тошнотворной уродки Лаврампии! Пусть сожрут ее драконы Черного ущелья! Пусть вывалится из окна замка эта глупая старуха Лаврампия!..
Он неожиданно заткнулся, квакнул и снова пал на земляной пол. Но крик не прекратился:
— Кто в столь гнусных выражениях поносит мою несравненную, ангеловидную, убедительно превосходящую прочих божественную даму сердца Лаврампию?! Не жить тебе на белом свете, дурак!
Увлеченные тирадой поклонника Магридии, Адель и Пьер не заметили, что в кузню вошел еще один трубадур. Взъяренный непочтительными выражениями, сыплющимися по адресу его богини, он мощной рыцарской ногой поддал под зад первому рыцарю. Пока тот барахтался внизу, новый заказчик вырвал у него лист пергамента, впился в текст, забормотал: «О, Лаврампия, дева…», перевернул листок, прочел:
«Для Свеклольда» и снова пнул приподнявшегося было магридиофила:
— Некультурная скотина! Как смел ты прочесть начертанный моей возвышенной рукой мадригал?
Назови свое жалкое имя, пусть небеса услышат его в последний раз!
— Да будет тебе ведомо, ношу я вовсе не жалкое, а славное и достойное имя Брюквольд, а твое неизвестное имя так никто и не узнает!
— Это еще почему?
— Я сражусь с тобой и свалю насмерть три раза, прежде чем ты один раз успеешь его произнести!
— Не хвались! Я — Свеклольд, Свеклольд, Свеклольд! Что, слабо меня свалить? Крыса палестинская!
— Черт! — шепнула Адель Троллю, они забились в уголок и наблюдали, как грозные рыцари, звеня кольчугами и бряцая зубами от ярости, ходят по кругу, лая друг на друга. — Как я могла ошибиться? Ведь помнила же — корнеплод. А их вон два таких овоща. Теперь поубивают один другого, а нам отвечать…
Брюквольд подхватил отремонтированный Троллем щит, вынул из ножен меч, затянул: «За Магридию-у-у!» и звезданул Свеклольда по шлему. Свеклольд вконец обиделся: «Нет, за Лаврампию-уу!» и тоже треснул Брюквольда. И пошла потеха! Неуклюжие в условиях мастерской рыцари падали, сшибали задницами и лбами утварь и инструменты, тюкали друг друга мечами, азартно пинались и ругались. Нанести сколь-нибудь серьезное увечье было невозможно — места для богатырского замаха фактически не имелось, но с кузней вояки разобрались основательно. «Тролль! — зашипела А. — Сделай же что-нибудь! Если их не остановить, они все разнесут!» «Чтобы мне железякой по шее стукнули? Я уж лучше тут посижу. Ставлю на Брюквольда, а ты?» «Иди к черту!» А выскочила из укрытия, подхватила бадью с помоями, прыгнула к понравившемуся Пьеру Брюквольду и, крякнув, надела бочонок поверх шлема. «Эй, А, так нечестно!» — подал голос Тролль. Ослепленный Брюквольд бестолково тыкался, водил мечом, бубнил чего-то. По его прекрасным красным штанам шаловливо стекали на туфли юркие струйки помоев. Свеклольд торжествующе хохотал, наслаждаясь столь неожиданным и полным упаданием чести противника. Потом получил клещами по шлему и упал: Тролль вступился за возлюбленного Брюквольда; который, впрочем, тоже времени не терял, за что-то запнулся и рухнул. Очень удачно, надо заметить, рухнул, бадьей угодил на наковальню, доски рассыпались, но поздно: рыцарь уже не хотел биться. Он сказал: «Гы» и потерял сознание. Как и его коллега.
Пьер положил клещи, освободил Свеклольда от шлема. Вмятина на последнем была хорошенькая, но шлем выдержал. «Кто такие делает?» — заинтересовался кузнец, царапая ногтем металл.
— Тьфу на тебя, — грустно сказала Адель. — Чепуха одна в голове. Дом порушен, украшен двумя трупами, а тебе железяка понравилась.
— Живые они, не переживай. Дышат. Давай-ка их свяжем от греха, не то очнутся — будет нам опять морока.
Тролль и А сложили упакованных вояк лицом друг к другу и уселись решать их судьбу. Убивать агнцев не хотелось, отпускать было опасно.
— Смотри-смотри! — Пьер развернул подружку к виновникам дебатов. — Кажется, и делать-то ничего не придется.
