— Это действительно прекрасная вещь, — ответил ему глава общины и тоже встал. — Однако надо еще раз хорошенько все обдумать. Ваше открытие представляет значительный интерес, но оно делает ненужными отвагу, мужество, готовность пожертвовать собой, чему мы придаем, хотя вы этого так и не заметили, очень большое значение. Не следует пересматривать ценности с такой легкостью.
Давид посмотрел на него со смешанным чувством изумления и негодования. У всякого упрямства, у всякой непробиваемости есть предел, но упрямство и непробиваемость этого человека были безграничны. Он был как скальная глыба.
— Очень хорошо, — сказал Давид, меняя тон. — Если так, я хотел бы попросить вас об одном одолжении.
— Говорите.
— Разрешите мне удалиться в то убежище, которое мы нашли. Я претендую на передачу мне в собственность тех приборов, которые находятся там. Они ведь принадлежат прежнему человечеству… моему человечеству!
Альб поднял руку.
— Это право вам предоставляется, — сказал он… — но только при условии, что приборы никогда не будут доставлены сюда, в наш город.
Уже целую неделю Давид Маршал жил один в подземном бункере. Эта одинокая жизнь была ему в тысячу раз приятнее, чем убогое и бессмысленное существование, которое он вел бы в общине.
Между ним и этим новым человечеством была стена, непробиваемая стена взаимонепонимания, и разрушить ее было невозможно.
Интеллект? Давид постоянно спрашивал себя, какое место он занимает в этих комменсалистских общинах, добровольно отмежевавшихся от социального и технического прогресса, попрятавшихся в свои башни из слоновой кости и огнеупорных материалов.
Все разумные существа здесь погрязли в рутине консерватизма, жили в полной изоляции от внешнего мира. Любая попытка изменить устоявшийся порядок считалась здесь ересью и подлежала безжалостному искоренению.
Машунга давала энергию. Как бы в виде платы, взамен ее, жители Подземелья изгоняли на поверхность планеты отбросы своего общества, лишние рты. Благодаря этому в шатанге поддерживалась численность людского поголовья. Работа продолжалась, и захватчики получали необходимую им дозу шумов. На этом круг замыкался. В условиях подобного «конвейерного паразитизма» больше ничего и не могло возникнуть.
К этому стаду человекоподобных особей Давид не испытывал ничего, кроме презрения и отвращения. Они перестали бороться и деградировали.
Сдался только человек — все прочие живые существа продолжали упорно сопротивляться энтропии: вороны, как и сотни лет назад, вили гнезда на кучах мусора вокруг подземного бункера. Для них бой еще не закончился, они продолжали извечную битву за выживание.
Птицы слетались на окрестные поля. Их жизнь продолжалась, они сами добывали свой корм и не позволяли вымирать своему роду. Они не сдались. И они никогда не замкнутся в себе, подобно людям. Они вечно будут бороться, используя для этого все, чем наделила их природа.
Человека Бог наделил самым мощным оружием — мозгом… в который Он вложил разум.
Но чему теперь служил разум? И где теперь был Бог?
* * *
Таким размышлениям предавался Давид в первые дни своего затворничества, но постепенно в нем произошла какая-то перемена. Он принялся осматривать подземный склад.
Ему удалось найти счетчик ультразвуковых колебаний. После несложного ремонта прибор заработал. В голове Давида возникла заманчивая идея. Надев защитную каску, он вышел на поверхность, чтобы провести там эксперимент.
Он не ошибся в своих предположениях. Как только он направил прибор на машунгу, стрелка сразу показала наличие мощного источника ультразвуковых колебаний частотой свыше 200 000 герц.
Теперь он знал, почему Ваго-венерианец умер сразу, как только вышел из «Фюрета». Ваго услышал машунгу — для него это был адский шум, непереносимый для его ушей. Лавина ультразвука обрушилась на него, и он не выдержал, его барабанные перепонки лопнули.
Итак, существа-энергия были источником мощных ультразвуковых колебаний. Эта догадка явилась для Давида тем толчком, которого так долго не хватало его сознанию, чтобы заработать.
Задачу можно было решить только используя вибрации. Задача была — уничтожить эти дьявольские создания, которые погубили землян.
С этого дня он уже не мог думать ни о чем другом. По части электроники он был знатоком, — во всяком случае настолько, насколько все, что пишется в дипломах, соответствует истине. Перво-наперво он взялся за починку электрогенератора, который давал ток в бункер. Запчастей в достатке нашлось на соседних складах, и вскоре электростанция заработала.
Окрыленный первым успехом, Давид продолжал работу с удесятеренным рвением. Так или иначе, в этом был единственный его шанс. Через восемнадцать месяцев, когда иссякнет запас пищевых таблеток на «Фюрете», для него все будет кончено. Но эти восемнадцать месяцев полностью принадлежали ему.
Он успел уже наладить несколько аппаратов, когда на восьмой день, утром, в бункер к нему пришла Забела. Девушка сняла защитную каску и темные очки, окинула взглядом его убежище и вздохнула:
— Как вы можете жить один среди этого всего?
Давид нахмурился и подошел к ней.
— Зачем вы пришли?
Она попыталась улыбнуться.
— Чтобы быть с вами, Давид. Это мой долг.
— Ваш долг?
— Да. Ни одна женщина на моем месте не согласилась бы жить вдали от своего избранника. Ради всего святого, Забелла, не надо об этом… Мы ведь уже выяснили.
— Я люблю вас.
— Но я-то вас не люблю.
— Это неважно, как вы не понимаете…
— Я так многого здесь не понимаю, что уже решил и не пытаться что-нибудь понять. Потому я и здесь. Ну же, будьте благоразумны, возвращайтесь к своему отцу и оставьте меня в покое.
В ответ она только неопределенно пожала плечами.
— Я ничего не требую от вас. Я буду делать все, что вы скажете. Почему вы гоните меня прочь? Что я вам такого сделала? Разве вы можете мне запретить вас любить?
Давид собирался уже ей ответить, когда сверху, со стороны входного люка, донесся мужской голос:
— Господин Маршал, я знаю, что Забела у вас. Это незаконно, вы должны вернуть ее мне.
Давид узнал голос Бартеля Отважного. Он подошел к выходной трубе, посмотрел вверх и увидел его, с каской на голове. Что-то сжалось у Давида внутри. Этот человек вызывал у него только отвращение.
— Что незаконно? — холодно спросил он.
— Это моя женщина. Она принадлежит мне.
— Ну что же, она будет вашей, если сама захочет этого.
Он повернулся к Забеле.
