Он повернулся к Забеле.
— Послушай, детка, тебе, пожалуй, лучше вернуться, пока его не хватила кондрашка.
— Но я не хочу, Давид. Я хочу остаться, умоляю вас, позвольте мне остаться с вами…
— Эй, идет она, наконец? — гневно и нетерпеливо крикнул Бартель.
Давид поднял голову.
— Мне очень жаль. Забела решила остаться, она останется.
В верхней части колодца раздалось злое ругательство.
— Это нарушение закона. Берегитесь, Маршал.
— Плевать я хотел на ваши идиотские законы. Я их не признаю. Здесь, в этой норе, действует мой закон — уважать человеческое достоинство.
— Ваш мир больше не существует. Ваш мир мертв… мертв… мертв…
— Но я еще жив!
Вне себя от бешенства, Бартель обнажил тесак и собрался спуститься в колодец, но, увидев в руках Давида ядерный пистолет, умерил пыл.
Давид процедил сквозь зубы:
— За вами остался еще должок, Бартель, так что не вынуждайте меня востребовать его с вас подобным образом. Даю вам слово, если вы спуститесь, я выстрелю.
Бартель остановился в нерешительности, затем, выругавшись, опустил тяжелую металлическую крышку, которая захлопнула с глухим звуком. Он решил отступить.
Давид вложил в кобуру оружие и прислонился к каменной перегородке. Он поглядел на Забелу и покачал головой.
— Это, наверно, не самый благоразумный твой поступок, — тихо проговорил он после минутного молчания, — но раз ты настаиваешь, пусть будет так.
— Спасибо. Я совсем не стесню вас, не волнуйтесь.
— А что ты будешь есть? Ты об этом подумала?
— Я выкручусь.
Давиду стало жаль ее. Она отдавалась на его волю как послушный ручной зверек, жизнь которого всецело принадлежит его хозяину. Так она была воспитана.
Дальнейшие разговоры об этом он считал бессмысленными и, сразу позабыв о девушке, заторопился в главный зал.
Но она шла за ним по пятам, и ему приходилось отвечать на ее бесконечные наивные вопросы. Когда она показала ему на орган, стоявший в центре зала, он пояснил:
— Я нашел его на другом складе. Я еще много чего там нашел.
— Что это?
— Ну, как бы… это музыкальный инструмент.
Давид пробежал пальцами по клавиатуре, затем нажал на педаль. Он сыграл начало старой мелодии. Звуки стихли, но мелодия еще несколько секунд продолжала звучать в ушах.
— Как красиво, — прошептала Забела.
— Нет, это плохо. У меня никогда не было музыкального таланта. Но для того, что я собираюсь сделать, моего дарования вполне достаточно.
— А что вы хотите сделать?
Давид пожал плечами и, не обращая внимания на Забелу, принялся стаскивать в одно место все приборы, которые он нашел в соседних складах: радиоприемник, усилители, магнитофон.
* * *
Космические существа излучали ультразвуковые волны. Давид решил уничтожить их тем же оружием. Для этого надо было провести эксперимент.
Суть эксперимента была в следующем — направить ультразвук той же частоты на машунгу. Если его предположения подтвердятся, тогда есть надежда, что он сумеет уничтожить пришельцев такими же ультразвуковыми колебаниями, направленными на них в противофазе. Поэтому перво-наперво надо было так настроить электрические цепи органа, чтобы он генерировал ультразвуковые колебания, не воспринимаемые человеческим ухом, но воздействующие непосредственно на машунгу.
Для воздействия на нее достаточно было генерировать звуки, любые беспорядочные звуки, нисколько не заботясь об их музыкальности, — смоделировать лавину звуков высокой частоты, записать их на магнитофонную ленту и затем воспроизводить их, излучать в пространство через мощный усилитель.
Работа требовала терпения и упорства. Все время приходилось ломать голову над тем, как приладить к уцелевшей аппаратуре случайные детали.
Однажды он в очередной раз отправился к развалинам собора Парижской Богоматери, — там, среди останков больших органов, он собирал детали, которых ему не хватало.
Орган лежал в нефе. Чтобы отыскать хоть что-нибудь подходящее, приходилось перерывать горы обломков.
Уже насобирав проржавелых железок, Давид заметил, что вслед за ним в собор пришла и Забела. Девушка ела ягоды, которые нарвала с кустов, растущих среди развалин. Она набила ими полный рот.
Давида это шокировало. Он встал с неприязненной гримасой на лице. Он ничего не мог с собой поделать.
— В церковь не входят как на мельницу, — сказал он. — Даже в том случае, если эта церковь ничего для вас не значит.
Лицо Забелы залилось краской.
— Вы хотите сказать, я тоже должна делать тот жест, который делаете вы каждый раз, когда входите сюда?
— Ты не обязана это делать. Ты можешь совершенно спокойно оставаться снаружи.
— Я только хотела посмотреть, что здесь есть.
— Ну, что ж, смотри…
Она сделала несколько шагов, спотыкаясь об обломки, и остановилась перед разбитой статуей Христа, выполненной в натуральную величину. Она протянула руку.
— Этого человека прибили к кресту люди, подобные вам…? — спросила она, не скрывая удивления. — Почему?
Давид усмехнулся.
— Этот человек взял на себя все людские грехи. Включая твои грехи и грехи всех ваших соотечественников, детка.
— Это был ваш Бог?
— Он был похож на Бога.
— Он был сильнее машунги?
— О-о-о! Конечно.
— Тогда почему же он не заступился?
Давид не ответил. Ему действительно нечего было сказать.
Он взял мешок с деталями и вышел из церкви.
Время в бункере тянулось медленно. День проходил за днем. Ничто не нарушало привычного ритма работы, и спустя неделю электронный орган был готов к испытаниям.
Все было отлажено и настроено. Оставалось только расставить микрофоны и динамики вокруг машунги. Давид выполнил эту опасную работу в одиночку, соблюдая все меры предосторожности.
В защитной каске он уже не опасался нападения йури, но для энергетических существ он все равно был уязвим. Во всяком случае, надо было оставаться настороже.
Он подошел к энергетической массе — достаточно близко того, чтоб можно было расставить приборы, и в то же время держась на достаточном удалении от нее, чтобы вовремя заметить выбросы энергетических стрел и успеть увернуться.
Расставив приборы, Давид вернулся в бункер, включил генератор и стал записывать на магнитную ленту ультразвук с nepeoбoрудованного органа.
— Почему-то ничего не слышно, — удивилась Забела, наблюдая как он играет на инструменте.
Давид встал и подключил магнитофон к одному из радиопередатчиков.
— Я тоже ничего не слышу, — Но кое-кто это услышит.
