Ознакомительная версия.
Что находилось внутри генераторов, за плотной завесой тёмных туч, не знал никто из обслуживающего персонала. Рассмотреть что-либо было невозможно: сплошная чернота грозовых облаков надежно хранила военную тайну.
Столь же секретной была и другая боевая техника: градомёты и капельные установки. Но действовали они надёжно, в ремонте не нуждались, а большего от них и не требовалось.
Закончив осмотр позиции второго яруса, Пайк направился к лестнице. Инъекцию ему сделали недавно, она продолжала набирать силу, и сержант чувствовал, что начинает подпрыгивать при каждом шаге. А это означало, что пора подниматься выше.
По пути он оценил новую линию окопов — их сделали в более тёплом слое воздуха, и сержант не мог не одобрить такое нововведение: поясницы у солдат не будут мерзнуть. Как удалось учёным совершить подобное? Молодцы!
Но сержант знал, что спрашивать об этом нельзя: военная тайна. Более того, прояви он любопытство, его могут незамедлительно зачислить в агенты врага. Сочтёт начальство необходимым поставить сержантов в известность о нововведениях — его уведомят.
Разумеется, для подъёма Пайк мог воспользоваться коммуникационным люком, великое множество которых призывно зияло отверстиями в верхнем ярусе туч, однако дул весьма ощутимый ветерок, и сержант опасался, что его, не защищенного бруствером, просто-напросто сдует в сторону, и он пролетит мимо люка. А это могло уронить его в глазах подчинённых. Тем более лестница была привычней.
Продолжая чувствовать лёгкое распирание изнутри, сержант подошёл к лестнице.
Была ли микстура опасной? Не повредят ли человеческому организму постоянные распухания и схлопывания? Пайк не задумывался над этим. Он привык подчиняться приказам, а приказа опасаться или задумываться не было. Пайк надеялся, что благополучно выйдет на пенсию, хотя и предполагал, что будет тосковать без родной воздушно-пограничной службы. Откуда ещё открывается такой обзор? На многие-многие мили вокруг.
Лестница была единственной устойчивой реальностью во всём окружающем мире. Всё остальное — и позиции градомётчиков, и окопы «повелителей ливней», и грозные генераторы молний — окутывала легкая дымка, надёжно скрывающая детали оборонительных сооружений. Лестница же, окружённая системой подпорок и растяжек, смотрелась мощно и незыблемо. Она походила на поперечно-полосатый наконечник стрелы, направленный к земле, и состояла из пристыкованных друг к другу увеличивающихся перевёрнутых трапеций.
За время службы в воздушных пограничниках сержант поднимался по лестницам много тысяч раз. Он давно собирался сосчитать, сколько точно, и каждый раз оставлял это занятие.
«Выйду на пенсию, подсчитаю», — думал он.
Он поднимался и по раскалённым лестницам тропиков, и по обледенелым лестницам полярных широт, и по обдуваемым яростными ветрами лестницам «ревущих сороковых», для которых собирались, да никак не могли собраться установить защиту от воздушных потоков.
И на какую только высоту ему не приходилось подниматься! От самого нижнего яруса, «сотки», находящегося на высоте всего-навсего ста метров, и до «десятки», означающей на этот раз не метры, а километры. Вот там было по-настоящему тяжеловато.
Сержант поставил ногу на ступеньку и осмотрелся.
Отсюда было видно всё: родные поля и леса, исчерченные ленточками рек и полосками каналов; луга с разноцветными пятнышками коров, лошадей и овец; города, окружённые фабричными дымами; соединяющие города дороги…
И вражеская сторона, где, казалось, было всё то же самое, но… какое-то не такое. Чужое, непонятное — а потому опасное.
«Как жаль, что никто другой не может увидеть эту красоту!» — подумал Пайк. И потому, что гражданским запрещено подниматься ввысь, исходя из соображений военной тайны; и потому, что подняться сюда может лишь тот, кому сделаны соответствующие инъекции. Но инъекции трижды засекречены, поэтому враг не может создать армию воздушных пограничников.
Ни у кого в мире нет таких войск!
Мысль об этом наполнила сержанта гордостью, которая окрыляла не хуже любых инъекций.
«Но мы — люди миролюбивые, мы ни на кого нападать не собираемся», — добродушно думал сержант, поднимаясь по лестнице, и с каждой ступенькой распухая всё больше и больше.
Салливан с отчаянием смотрел на раскрытую калитку в ограде. До неё оставалось всего несколько шагов, но именно этих шагов он и не мог сделать: лимит на шаги был исчерпан.
«И зачем я сам ходил за последней кружкой? — подумал Салливан. — Не мог подождать официанта? Пьяная бравада!»
Оставаться на улице было нельзя: с минуты на минуту мог проехать полицейский патруль, а тогда, тогда…
Салливан застонал: ну почему он вчера не согласился на сверхурочную работу? Тогда бы у него был лимит возвращений домой после полуночи, а уж он нашёл бы возможность растянуть его!
Салливан непроизвольно вспомнил ряд уловок, позволяющих сэкономить несколько движений, урвать от рабочих действий немного для личного пользования. В их числе были и доска в заборе, благодаря которой дорога на работу сокращалась на несколько десятков шагов, и придуманная им самим — чем он особо гордился — расстановка оборудования, позволяющая экономить пару рабочих движений за смену.
Вообще-то число рабочих движений не регламентировалось, их всегда выдавали в достаточном количестве. Другое дело, что каждая операция была строго занормирована, и учёт вёлся неукоснительно. Но всегда можно было оправдаться излишним рвением — особенно если немного перевыполнять норму. Тогда на небольшой перерасход рабочих движений смотрели сквозь пальцы: мало ли — шаг влево, шаг вправо…
А на чёрном рынке их можно было обменять на домашние… если удастся пронести с работы, или даже на движения для отдыха — они ценились выше, зато и стоили дороже.
Куда шли его рабочие движения с чёрного рынка, Салливан не интересовался. Поговаривали, будто их используют повстанцы для производства своих штучек… Но, в конце концов, на это есть полиция и жандармерия, а если добропорядочный гражданин и сэкономит несколько рабочих движений, повысив производительность собственного труда, в этом не было ничего страшного, на взгляд Салливана.
А во всём остальном приходилось страшенно экономить. Он вспомнил нож с несколькими лезвиями, позволяющими разрезать котлету сразу на несколько кусков…
«А аристократы, говорят, позволяют себе отрезать от бифштекса маленькие кусочки», — с завистью подумал Салливан.
Хмель ещё не прошел, поэтому Салливана время от времени охватывало благодушное настроение, несмотря на безвыходность ситуации. А до полуночи оставалось всего несколько минут.
Ознакомительная версия.
