– Нет, у него не получилось.
– Жаль…
– Да, и ещё: у Игоря Петровича в холодильнике горное эхо. Возьмите что-нибудь на презент.
После этого аккерманский базар себя исчерпал.
* * *
Рекомендованный час не истёк, я долго плескал в лицо воду из уличной чугунной колонки. С водой в Аккермане не лучше, чем при генуэзцах. Массивная водозаборная колонка хлюпала и шуршала, затем шипела и выбрасывала струю. Вода была, как в Очакове, немного солоновата. Я вновь и вновь работал короткой ручкой. Вода поднималась из скважины, с глубины в два-три десятка метров. Я выпил с пол-литра и уже догадывался, чем закончится это питьё с непривычки.
Дворы старого Аккермана напоминают одесскую Молдаванку. Но лишь отчасти: куда реже подозревающие глаза, в запахе меньше старого свиного жира. В аккерманских дворах пахнет куда более уравновешенной жизнью.
Такое впечатление было первым.
Потом оно несколько изменилось:
– Вам психа? – поинтересовались у меня во дворе.
Не сразу дошло, что я и спросить ещё ничего не успел. Ну да ладно! В провинциальном городе любого приезжего видно сразу. Дальше было не лучше.
– Это туда! – и мне довольно недружелюбно показали в дворовый угол.
На дверцу калитки была наброшена алюминиевая проволочная петля. Неухоженный палисадник с пятнами спорыша заплели бельевые веревки. Бывалый и рассохшийся фанерный пенал для геологических образцов. Пенал служил сидением для табуретки. И две ржавые совковые лопаты. Они была похожи на руки одесских мясников в конце работы.
Я всё-таки пришёл раньше, а потому можно было постоять, покурить. Я смотрел на крыльцо, доски прибиты неряшливо, но покрашены аккуратно. И краска на крыльце стёрта лишь узкой полосой. В закулисье жил или педант, или человек, действительно одержимый какой-то идеей.
Сигаретный дым вдруг утащил сквозняк, я даже не услышал, как в доме мягко открылись двери. Нужный мне человек шагнул на крыльцо. И сразу напустился:
– Прославиться хотите?
На лице у него держалось неприветливое выражение. Сползти оно не могло, зацепившись за длинный нос. Я бы рискнул сказать: волосы у хозяина дома были лысого цвета.
– Ага, молчите! – кажется, он мог стать триумфатором, даже провалившись в открытый люк.
Я сделал встречный ход:
– Прославиться?.. А есть чем?
Человек как-то сразу устал:
– Да знаю я, знаю, зачем вы здесь. И что вас интересует. Не глупости же про подземных рогатых румын. Какая чушь!! И в такое – поперёк здравого смысла! – верят.
Я уточнил:
– Здесь верят.
– То-то и оно… У нашего населения зубы мудрости не вырастают.
Я продолжил за него:
– А в реальность мотылька-людоеда не верит никто!
Хозяин дома укоризненно покачал головой:
– Вы сами не верите!..
Подойдя ближе, я облокотился на хлипкий штакетный забор:
– Сразу принять как факт было бы чересчур.
Он выждал некоторое время.
– Резонно, господин… Одессит?.. Ну да, кто б ещё…
– Любопытство присутствует, скрывать не стану. И тотчас отвечу на возможный вопрос. Вы хотите узнать: зачем это мне? Так ведь?.. Отвечаю подробно: многими вещами интересуюсь для ощущения полноты жизни.
Это самое «полноты жизни» толкнуло ситуацию в правильном направлении.
Он внимательно посмотрел мне в лицо, кивнул головой:
– Да, это вы. По крайней мере, похожи на фотографию в газете. Слышал про вас, читал в одесской прессе несколько статей. Про странный цветок, купленный на Староконном рынке; потом ещё, домовой задушил девушку на Пересыпи, под Жеваховой горой – вы об этом писали. Бывает же такое… А ещё что-нибудь подобное аккерманскому людоеду вам попадалось?
– Случалось, – сказал я. – В районе мыса Северный Одесский.
На базаре я успел узнать, что его фамилия Сандуляк, спросил, как величать, а потому предложил:
– Давайте присядем, Игорь Петрович, поговорим. Что-то знаете вы, какие-то сведения собрал я. Вполне возможно, мы оба пришли к определенному выводу.
– Даже так?..
– И я готов поделиться с вами…
Он резко, даже невежливо перебил меня:
– Тогда прошу в юрта-чум!
* * *
– Вы здесь надолго? – спросил Сандуляк.
– Ещё сутки точно. Дальнейшие виды во многом зависят от вашей персоны.
Этот ответ произвёл на него очередное благоприятное впечатление.
Обстановка в каждом и любом доме тяготеет к какому-то предмету. Это может быть диван, телевизор, часто вся квартира лепится, как ласточкино гнездо, к дверям кухни. В стенах, где жил Сандуляк, тотально всё вращалось вокруг учительского стола.
– Где бросили чемодан?
– В междузвездочном отеле «Лиман».
Сандуляк одобрил, хотя довольно своеобразно:
– Вещи не пропадут… Осматривайтесь пока, я попробую навести блиц-порядок.
Он принялся убирать со стола калиброванные бутылки, колбы, разной пузатости химические пипетки, электронные весы «Филипс». Последним предметом оказалась пепельница, внутри лежал окурок изящной филиппинской сигариллы с ванилью.
Большое количество книг уже давно внушает мне опасение в интеллекте владельца. В конечном счете, они все об одном. Может, и прав был Мао Цзедун: «Много будешь читать – императором не станешь». Однажды я сидел в университетской библиотеке, одну из стен занимали циклопические книжные стеллажи. Не покидала мысль: статью, над которой я сопел носом, кто-то и когда-то уже написал.
Я почти уверен: знания дурно влияют на любопытство. «Интересно, а что получится…» – самая замечательная мысль в голове. Нелюбопытные быстро устают от людей, жизнь для них не река, но водопровод.
Сандуляк в этом отношении был мне близок: парад грудастых обложек не впечатлял, хотя – что было заметно – книги брали часто, держать строй в шкафу они не могли.
– Вас насторожила моя скромная книжная грядка?
– Отнюдь, совсем нет. У Японии из всех полезных ископаемых только восходящее солнце.
Он хохотнул:
– Вот, вот. Главное уметь применить.
Уже через минуту я закончил вертеть головой. Его квартира была биографией чудака. Бытограмма жизни без острых пиков достатка и глубоких пропастей с тусклой копейкой на дне.
– А вы не местный, так ведь? Какой ветер дул в спину: из Сибири, восточный?
– Смотрите-ка, угадали. А вообще мы из Питера родом. В тайге за Буреинским хребтом я заработал «северную» пенсию, здесь поселился – и не жалею. Специально для вас припомню Катона. Это тот деятель, который настаивал на демилитаризации пугливых соседей: «Карфаген должен быть разрушен!»:
Я Рим покинул
И раскинул палатку,
И Римом моим
Стала она.
Сандуляк сказал мимоходом:
– Отец мой Аккерман в 40-м освобождал. Он тогда пребывал в грозном звании младшего лейтенанта. Как говорили: участвовал в Румынском походе. Всегда тепло вспоминал тот довоенный городок: «Тихо, мухи не садятся на бутерброд. И люди не злые». В сумерках лет часто мне говорил, нужно жить там, где ещё сохранилась тайна.
