Хлопнула дверь в приемной. Послышались тяжелые шаги, странно ойкнула секретарша, реплика ее осталась неразборчивой. Резко распахнулась дверь в директорский кабинет. В проеме, полностью его загородив, появились две черные бритоголовые фигуры. Они шагнули в кабинет и, как локаторами, повели головами по сторонам. Вблизи эти парни выглядели весьма устрашающе. И не только из-за неправдоподобно громадных туловищ с явными признаками всесокрушающей силы, но и из-за хозяйской манеры их поведения. Они словно бы не замечали хозяев кабинета.
Видимо, убедившись в безопасности помещения, фигуры раздвинулись в стороны, как створки раздвижной двери, и из-за их спин появился коренастый мужчина в шикарном синем костюме, ладно на нем сидевшем, в белой, даже ослепительно белоснежной рубашке с галстуком-бабочкой. Лицо его было исполнено ощущением собственной значительности.
— О-ой, Тузик! — обомлела Алевтина.
— Не Тузик, Аля, а Туз Селиванович! — поправил просочившийся следом в кабинет долговязый спутник в шикарном сером костюме в черную с проблеском полосочку и в рубашке с черным классическим галстуком, в котором поблескивала бриллиантовая булавка.
— Клавдий-Октавиан! — простонала Алевтина. — До-ма-рощинер!..
Длинное лицо Домарощинера, демонстрируя значительность своего носителя, удлинилось еще больше.
— Приятно слышать, что вы нас не забыли, — усмехнулся он многозначительно, как умел и прежде, но теперь эта многозначительность казалась еще более многозначительной.
Шикарный Тузик хранил гордое молчание, но глаза вцепились по-кошачьи сначала в лицо Переца, который вежливо кивнул в ответ, потом в Алевтину: сначала сверху вниз, потом снизу вверх. При этом у нее возникло гадливое ощущение, будто на нее вылили ведро спермы. Именно так странно и подумалось-ощутилось, и Алевтина брезгливо передернулась.
Тузик это заметил и, кажется, понял. Во всяком случае, на физиономии его появилась презрительная усмешка, которая появлялась всегда, когда он говорил о женщинах-бабах-бабенках-стервах-швабрах-щетках-тварях-суках.
— Клавдий-Октавиан, — распорядился он начальственным баритоном, — ознакомьте господ с документом.
— Да вы присаживайтесь, — предложил Перец гостям, вспомнив, наконец, о долге хозяйской вежливости.
— Скоро и всенепременно, — отмахнулся Тузик, — а пока ознакомьтесь.
И переступил с носок на пятки, с пяток на носки.
Домарощинер водрузил на стол заседаний новенький кейс, набрал код на замке и под музыкальное сопровождение крышка откинулась. Клавдий-Октавиан бережно извлек из глубин кейса лист и, держа его двумя руками, как величайшую ценность, поднес к Перецу и положил перед ним на стол.
— Прошу-с, — опять многозначительно усмехнулся он и, пятясь, отошел к кейсу.
Алевтина поспешно встала за спиной Переца и воззрилась на бумагу, которая, надо признать, действительно выглядела весьма внушительно: и золотое тиснение, и герб, и гербовая печать и размашистая начальственная подпись, и водяные знаки… Алевтина знала цену бумагам, и от этой, даже не вчитываясь в содержание, от одного ее вида стало нехорошо где-то в животе, и мерзкий холодок пробежал по спине.
Домарощинер не мог прийти ТАК с хорошей для нее и Переца бумагой… Тем более, вместе с Тузиком.
Переца всегда интересовал в бумаге текст. Точнее, информация, содержащаяся в тексте. Поэтому он даже не обратил внимания на внешний вид документа, а сразу принялся его читать:
«Настоящим удостоверяется частная собственность Козлова Туза Селивановича на территорию поселка ликвидированного Управления по Делам леса и на прилегающий к ней лес как ближайшего родственника (сына) первооткрывателя этой территории Козлова Селивана Селивановича — жертвы репрессий низвергнутого тоталитарного антинародного режима.
Все материальные ценности (строения, техника и прочее), находящиеся на балансе Управления по Делам леса, передаются в распоряжение Козлова Туза Селивановича в качестве обеспечения государственного пакета акций акционерного общества „Лесотур“».
Председатель Государственного Комитета по Приватизации Кабинета Министров Материка Лев Ньюман
— Вы действительно сын первопроходца Селивана? — удивился Перец, еще не вполне осознав, что он прочитал.
— Это так же точно, как то, что ты — бывший директор, — холодно процедил Тузик.
— Да какой он жертва репрессий?! — воскликнула Алевтина. — Я читала архивы: бандит, вор и насильник!.. Организовал коллективный побег из лагеря. Каторжники перевалили горы и увидели Лес…
— Вот и Алевтина подтвердила мои права, — одобрительно улыбнулся Тузик. — Надеюсь, теперь так будет всегда.
— Да ничего я не подтверждала! — возмутилась она.
— Ну-ну, — усмехнулся он криво. — А тебе, Перец, все ясно? Понял, что теперь ты здесь никто?..
— Это-то я понял, — кивнул Перец. — Не пойму только, как можно передавать Лес в чью-либо собственность, даже государственную, тем более, в частную?! Лес — он сам по себе. Он — природа, а природа над государствами и цивилизациями! Это какое-то безумие, глупость, чушь!..
— Господин Перец, — возник Домарощинер, — Подобное оскорбление государственного авторитета недопустимо и чревато…
— Это государственная глупость чревата… — строго ответил ему Перец.
— Кончай дискуссии, Клаша, — приказал Тузик. — У нас с ним теперь один разговор…
Он вытащил руку из кармана и резко ударил Переца в челюсть.
Перец отстраненно услышал, как у него что-то хрустнуло, и в глазах потемнело…
— Отличный удар, Туз Селиванович! — одобрительно захихикал Клавдий-Октавиан. — Поделом им, прихвостням тоталитаризма!
— А-а-а! — вдруг закричала Алевтина и бросилась на Тузика, стремясь смести его с лица земли, но неожиданно оказалась в железных тисках лапищ тузикова телохранителя. Она попыталась вырваться, но бульдозер, наверное, сдвинуть с места было бы легче. От бессилия и обиды она рычала и повизгивала, но в ее положении ничего от этого не менялось.
— Привяжи его! — приказал Тузик второму телохранителю и снял с руки массивный кастет.
Второй телохранитель извлек из подкладки пиджака, видимо, специально оборудованного, небольшой моток веревки и ловко прикрепил Переца к креслу. Так что, когда он через минуту начал приходить в себя, пошевелиться у него не было ни малейшей возможности.
Тузик внимательно следил за глазами Переца.
— А, оклемался! — обрадовался он, наконец. — Не обижайся на меня, Перчик, сам понимаешь — долг платежом красен. А я привык отдавать долги. Так же, как получать свое… Теперь ты понял, что нехорошо бить человека по лицу?
