Калибано и войниксы продолжали атаковать. Люди продолжали убивать их. Во время «репетиций» требовалось более сорока пяти минут, чтобы посадить девять тысяч сто тринадцать человек на боевые шершни — это в лучшем случае, уделяя буквально секунды на отлет одного судна и прилет другого, — но сегодня вечером, под угрозой вражеского нападения, колонисты уложились в тридцать три минуты.
— Порядок, — сказал Даэман сразу по всем каналам. — Всем покинуть Храмовую гору.
Отряды тяжелой артиллерии погрузили оружие на последние два шершня, зависшие у восточного края горы, и те улетели вслед за дюжинами других на запад. Остались лишь сын Марины и его первоначальный отряд.
— От храма Гроба Господня надвигаются три-четыре тысячи свежих войниксов, — объявил Элиан.
Кузен Ады опять натянул капюшон и закусил губу. Теперь, когда тяжелой артиллерии не осталось, враги представляли куда большую опасность.
— Значит, так, — произнес он по общей линии. — Говорит Даэман. Факсуйте отсюда… сейчас же. Начальникам групп — доложить об отправке своих людей.
Греоджи сообщил об отправке своей группы и факсовал прочь.
Эдида отчиталась и вернулась в Ардис со своей позиции на улице Баб аль-Хадид.
Боман отослал группу, занимавшую Баб аль-Гаванима, доложил об этом и факсовал.
За ним исчез и Лоэс от Львиных ворот.
Элла сообщила об исполнении приказа и покинула Цветочные ворота.
Каман отрапортовал, что его команда успешно отправлена, и без нужды запросил разрешения факсовать самому: похоже, заигрался в военного.
— Да, быстро уноси свою задницу! — рявкнул Даэман.
Око доложила об отправке своих людей и последовала за ними.
Кауль передал сообщение от мечети Аль-Акса и исчез.
Группа Элиана свободно факсовала домой, он отчитался и вернулся в Ардис.
Даэман собрал своих людей на площади Западной стены и проследил за тем, как они один за другим растворились в густеющей вечерней мгле.
Теперь ему было известно, что все «старомодные» возвратились обратно, что здание луча обезлюдело, и все-таки не мешало бы лишний раз проверить…
Пощелкав средним пальцем по кнопкам управления на ладони, сын Марины вновь активировал струйный ранец, поднялся в воздух, покружил над постройкой, заглянул в дверной проем, полетал над пустой мечетью Скалы и необитаемой площадью, спустился пониже и начал описывать широкие круги над недавно оцепленными кварталами Старого Города, не желая оставить ни одного человека на растерзание войниксам и калибано.
Мужчина знал, что настала пора возвращаться: противники наводнили узкие улочки древнего Иерусалима подобно волнам, устремившимся в течь судна, — но знал он и то, почему до сих пор медлит.
Даэману чуть не снесло голову камнем. Спасибо встроенному в боевой костюм радару, который засек летящий предмет, невидимый во мгле, и послал команду ранцу, после чего сын Марины буквально канул вниз, болтая ногами над задницей, и перевернулся в обычное положение лишь в нескольких ярдах от мостовой у Храмовой горы.
Приземлившись, он активировал непробиваемые доспехи и вскинул винтовку. Все чувства, данные природой и одолженные посредством костюма, твердили одно и то же: огромное, не очень похожее на человека существо, застывшее в черном проеме мечети Скалы, — не простой калибано.
— Даэманннннн, — простонала тварь.
Мужчина приблизился с оружием наперевес, не обращая внимания на сильное побуждение открыть огонь, исходящее от сенсоров костюма, силясь контролировать собственное дыхание и мысли.
— Даэманннннн… — Полуамфибия в дверном проеме шумно вздохнула. — Помыслил, даже так, пусть ты истолковал его превратно, но если Калибан сей будет сильно стараться и еще сильней страдать, ты причинил бы ему боль?
— Я причинил бы ему смерть! — выкрикнул мужчина, всем телом содрогаясь от бешеной, укоренившейся в сердце ярости, слыша, как тысячи войниксов и калибано лязгают и скрежещут когтями, сбегаясь к подножию горы. — Выходи на бой, Калибан.
Тень засмеялась.
— Помыслил, есть надежда, ибо зло порою отступает, ведь возможно и бородавки вывести, и слизью смазать раны, и все пройдет, вссссссе?
— Выходи на бой, Калибан.
— Постигни, он согласен опустить свое ружьишко и сойтись на битву с Его слугой на кулаках и когтях?
Даэман задумался. Он понимал, что честного боя здесь быть не может. Тысяча войниксов и калибано нагрянут на Храмовую гору секунд через десять. С площади Западной стены даже с лестницы доносился душераздирающий скрип и скрежет. Мужчина вскинул винтовку, включил автоматический прицел. В наушниках раздалось подтверждение.
— Помыслил, Даэманннннн стрелять не станет, ннеет, — провыла тварь из мрака дверного проема в мечети Скалы. — Он слишком возлюбил и Калибана, да и его владыку Сетебоса, хотя и как врагов, чтоб разом взять и навсегда задернуть меж мирами завесссу? Нееет? Даэман подождет иного дня, дабы свирепым ветром разметать дворцы из пыли, дабы встретить смерть лицом к лицу и…
Мужчина выстрелил. Потом еще раз.
Перед ним на стены Храмовой горы запрыгнули первые войниксы. За его спиной взбежали по ступеням горы первые калибано. Иерусалим окутала ночная мгла. Синий луч, озарявший улицы и крыши в течение тысячи четырехсот двадцати одного года, теперь исчез. Чудовища завладели городом безраздельно.
Даже не прибегая к помощи тепловидения, сын Марины точно знал, что промахнулся и что Калибан успел квант-телепортироваться прочь. Они еще встретятся когда-нибудь, среди дня или ночи, когда обстоятельства сложатся вовсе не в пользу Даэмана.
В глубине души эта мысль почему-то ужасно радовала мужчину.
Безголовые твари и полуамфибии мчались прямо на него по древним камням горы.
Но лезвия и когти угодили в пустоту: Даэман свободно факсовал обратно в Ардис.
Семь с половиной месяцев после Падения Илиона
Эллис и Улисс — для друзей просто Сэм — сказали родителям, что собираются в кинотеатр под открытым небом «На озере» на двойной сеанс: «Убить пересмешника» и «Доктор Но». Стоял октябрь, поэтому все остальные кинотеатры такого типа уже закрылись, и только «На озере» зрителям предоставляли переносные обогреватели для машин. Обычно — или по крайней мере последние четыре месяца с тех пор, как Сэм получил разрешение пользоваться машиной, — молодым людям хватало сеанса под открытым небом, но в этот вечер, в этот особенный вечер они ехали за поля, шелестящие спелой пшеницей, к заброшенному участку в конце длинной дороги.
