И тут меня вдруг пронзила мысль, и мысль эта была страшной: какая, к черту, работа, я ведь больше никогда не смогу сесть за компьютер! И ходить в кино! И смотреть телевизор! И даже книги читать не смогу! Только эти, которые для слепых, азбукой Брайля…
Я понял, что мой неудачный день не кончился, а продолжается с новой силой. Остановившись, я вылил в горло остатки пива и горестно сел на тротуар, обхватив голову руками. Все было кончено. В этом зрячем мире нет места слепому инвалиду.
Не помню, сколько я так просидел, сгорбившись, но вдруг почувствовал, что меня грубо потрясли за плечо.
– Эй, пьянь…
В согнутом положении я не видел ничего, кроме куска асфальта и чьих-то военных ботинок. Я дернулся и хотел было привстать и распрямиться, чтобы посмотреть, кто это, но привстать мне не дали – грубо положили ладонь на макушку, чтоб я не поднял головы. Будто я головой собирался осматриваться. Я услышал хамский голос:
– Сидеть, сказал! А ну спать, кому говорят!
В карман моей куртки залезла чья-то рука и начала там уверенно шарить. Сердце екнуло и ушло в пятки. Так всегда бывает у простого городского жителя, который живет себе, покупает пиво, платит штраф милиционеру и смотрит фильмы про героев. Но вдруг проваливается из своего удобного и привычного мира – в мир звериный. Туда, где все решают клыки, а ты – обычная овечка, и, надо признаться, довольно трусливая, а вовсе не герой блокбастера. И первая моя мысль была чисто американская: не двигаться, это ограбление! Ограбление – это такая же бытовая игра, как покупка пива или выплата штрафа, здесь нет роли постыдной или геройской, а надо отбросить глупые комплексы и предоставить каждому делать свое дело. Пусть грабители сделают свое дело и уйдут с добычей. А потом жертва сделает свое дело – пожалуется в милицию. А если будут телесные повреждения – то еще ко врачу. И врач сделает свое дело, и милиция сделает свое дело. Такова жизнь, и бог с ними, с небольшими карманными деньгами.
Рука все шарила в кармане куртки, где ничего не лежало, кроме носового платка, и я понял, что сейчас эта рука обшарит и карманы штанов, и тогда я останусь без мобильника, где номер Аллы, а еще без визитки, где номер этого дядьки из «Окулы»… И мысль американская сменилась мыслью русской. Мысль рвалась из глубины души, и выразить ее можно было только многоэтажным матом, на каждом из этажей которого противника размазывало в муку любой ценой, хоть ценой собственной жизни, а выражение «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» даже близко не могло проиллюстрировать всю глубину и силу того, что рвалось и душило.
С яростным ревом я вырвался и пнул ботинок стоящего спереди. Рванулся снова, чувствуя, как трещит куртка, и ударил кулаком наотмашь, назад, успев на миг почувствовать костяшками живую кожу сального лица.
– Э, он не пьяный! – раздался удивленный крик.
И в ответ хриплый приговор:
– Гаси его…
Я распрямился и вскочил на ноги, освещая все вокруг яростным воем. И то, что я увидел, было очень и очень плохо: прямо передо мной стояли трое парней самой мерзкой внешности. Хотя не могу поручиться, что удалось хорошо рассмотреть их внешность. Внутри они тоже были неприятными. Неприятно выглядели их грудные клетки и желудки – пустые и сморщенные, с булькающей жидкостью. Потом, когда я научился рассматривать людей, я узнал, что так выглядит желудок человека, выпившего натощак пива или портвейна. Но меньше всего мне понравилось, что у двоих под одеждой висели хороших размеров ножи, у одного за пазухой – две странного вида палки. Откуда-то сзади, совсем рядом, полыхнуло отблеском, я не разобрал – то ли шорок, то ли вскрик, но я понял, что сзади тоже кто-то есть, а времени нет.
Я махнул кулаком назад, а ногой двинул ближайшему в пах, но в пах не попал, а попал в живот, где раздувался мочевой пузырь. Резко отпрыгнул назад и теперь увидел четвертого – в руке его был кастет.
– Гаси… – снова, согнувшись, прохрипел тот, кому я попал в живот.
Двое как по команде засунули руки за отвороты курток. А я вспомнил, что очень плохо бегаю. Да и куда бежать? Спящие темные дворы, впереди за домами грохочет проспект, там машины, фонари, возможно, люди. А эти трое словно бы нарочно стоят так, чтобы загородить мне путь к проспекту. А за моей спиной… Что же там? Я напряг память. Какой-то мусор: помойки, кусты, гаражи, старая трансформаторная будка, много деревьев, кажется, футбольное поле… или стройка? Гигантские катушки от кабеля и обломки бетонных плит там точно валялись. И если мне случалось оставлять машину на стоянке, то домой я шел не напрямик через заброшенную стройку, а светлыми дворами, потому что там всегда было темно и неуютно. Ни одного фонаря и, конечно же, ни одного человека, который мог бы прийти на помощь. Пока я обо всем этом думал, совсем упустил из виду четвертого, стоявшего сбоку, – видно, он замер и погрузился во тьму. Заметил я только какое-то движение, и мне в лицо рявкнуло – оглушительно, возмущенно и угрожающе. Что именно он сказал, я не понял. Впечатление было такое, будто ослепили ярким фонарем, а затем мир взорвался.
Больно было ужасно, как будто кулаком засадили в глаз. Только потом я понял, что он просто пихнул меня с размаху кулаком в живот. И даже не очень сильно, потому что я не упал.
Но в следующий миг я пришел в себя, в крови вспыхнул адреналин, и я ударил кулаком в размытый контур, целясь в висок. По-моему, толком не попал, но он отшатнулся. И тогда я повернулся и бросился в темноту. За спиной раздался разъяренный вой нескольких глоток, и это было очень кстати, потому что с ним я хорошо видел, куда бегу.
Пока я добежал до кустов, меня чуть не настигли, но как только замелькали кусты, а под ногами затрещало битое стекло и обломки кирпича, преследователи отстали. Судя по звукам, один даже споткнулся и грохнулся на землю шумно и матерно.
Легкие обжигало и в груди кололо – я пожалел, что давно не занимался физкультурой. Мои преследователи, матерясь, шумно продирались сквозь кусты. И делали они это так неуверенно, так широко расставляя руки, что я понял – они здесь ничего не видят. От удара в глазах еще плыли круги, я прижал ладонь к животу и немного подержал. Боль чуть утихла. Подонки шумно вылезали из кустов, и пора было бежать дальше. Или… не бежать?
Я тоненько посвистел, рассматривая землю вокруг, и понял, что нашел именно то, что нужно. Нагнулся, потянул рукой – точно. В руку мне лег грязный обрезок металлического прута – тяжелый и длинный, как монтировка. А в душу – лютая злоба за всех обворованных пьяных и случайных прохожих темных улиц. Подонки остановились и неуверенно оглядывались.
– Где он? – сказал хриплый.
