При других обстоятельствах его скорее всего стошнило бы. Но сейчас его желудку не дали времени среагировать. Щупальце подняло его выше и резко толкнуло во что-то мягкое и податливое — некое подобие плоти, что-то очень женственное. Почти как женская грудь — по своей шелковистости, особой гладкости и теплу, а еще по неуловимому нежному изгибу.
Он вытянул руки и ноги, готовясь к чему-то ужасному, так как на мгновение ему показалось, что он вот-вот провалится куда-то внутрь и его окутают с головой — обволокут со всех сторон — и проглотят. Мысль о гигантском амебообразном животном, притаившемся в пустотелой глыбе камня — или камнеподобном панцире, — заставила его извиваться, визжать и толкать этот ужасный сгусток протоплазмы.
Но ничего подобного не произошло. Его не швырнули в удушающий и слизистый студень, который сначала сожрал бы кожу, потом мясо, а под конец размолол бы его кости. Его просто снова и снова кидали в мягкую опухоль. Каждый раз он толкал ее, бил по ней ногой или кулаком. После многократных и явно бесполезных подобных действий его отодвинули назад, словно тот, кто это делал, был озадачен его поведением.
Он перестал кричать. Было слышно лишь его хриплое дыхание да зззт-сигналы и отрывистые звуки, которые издавал панрад. Как только его чуткое ухо уловило все эти звуки, в ту же минуту зззт-сигналы поменяли ритм и выстроились в узнаваемый узор шумовых всплесков — три блока, снова и снова повторяющихся.
— Кто же ты? Кто же ты?
С таким же успехом, конечно, это можно было принять за «Кто ты такой? » или «Да какого черта! », или «Нор смоз ка поп? ».
Или же вообще ничего — если говорить о смысловой нагрузке слова.
Что касается последнего, то он так не думал. И когда его осторожно опустили на пол и щупальце уползло куда-то в темноту — один Бог знает куда, — он пришел к убеждению, что существо что-то ему сообщало — или пыталось сообщать.
Именно эта мысль и удержала его от крика и беготни по темной и дурно пахнувшей камере в тщетных поисках выхода. Справившись с чувством паники, он рывком открыл заслонку сбоку на панраде и сунул в отверстие указательный палец правой руки. Там он держал палец наготове над клавишей и, улучив момент, когда существо сделало паузу в своей передаче, тут же, как мог, отправил назад полученные им сигналы. Чтобы попасть в диапазон 100 килогерц, ему не обязательно было включать свет и накручивать диск. Прибор автоматически настраивался на нужную ему частоту.
Самым странным во всей процедуре было то, что все его тело неудержимо дрожало — кроме одной его части. Это был указательный палец, единственный элемент, который, как ему представлялось, имел определенное назначение в этой, казалось бы, бессмысленной ситуации. Это была та его часть, которая помогала ему выжить на данный момент — единственная часть, которая знала, как это делать. Даже его мозг, и тот, похоже, существовал отдельно от пальца. Вроде как палец был сам по себе, а остальное просто случайно оказалось сцепленным с ним.
Он кончил, и передатчик снова заработал. Блоки на этот раз распознать не удалось. Они подчинялись определенному ритму, но что они означают, он не знал. Радиопеленгатор тем временем стал подавать сигналы. Нечто, скрывавшееся в темном логове, являлось обладателем радиолуча, который держал его под прицелом.
Он нажал на кнопку на верхней части панрада, и встроенный фонарик высветил прямо перед ним стену из красноватосерого эластичного вещества. На стене он увидел светло-серую шаровидную опухоль около четырех футов в диаметре. Вокруг нее, придавая ей облик медузы, извивалось двенадцать очень длинных и очень тонких щупальцев.
И хотя он боялся, что если он повернется к щупальцам спиной, то они схватят его, любопытство побудило его развернуться кругом и с помощью яркого фонарика внимательно осмотреться. Он находился в яйцеобразной камере около тридцати футов в длину, двенадцати — в ширину и от восьми до десяти в высоту в средней ее части. Стены камеры были из красноватосерого материала, в основном гладкого — если не считать голубых и красных трубок, находившихся на неодинаковом расстоянии друг от друга. Вены или артерии?
В стене выделялась одна ее часть размерами с дверь, которую сверху вниз пересекала вертикальная щель. Ее окаймляли, словно бахромой, щупальца. Он предположил, что это нечто вроде ирисовой диафрагмы[1] и что именно через эту диафрагму-дверь его затащили вовнутрь. На стенах звездообразными кусками расположились щупальца, и они же свисали с потолка. Из стены, противоположной диафрагме, торчал стержень, свободный конец которого увенчивался кольцевым хрящевым гребнем. Когда Эдди двигался, за ним двигался и слепой кончик стержня — будто радарная антенна, следящая за тем объектом, местонахождение которого она определяет. Такие вот дела. И если он не обманывался, этот стержень являлся также и приемопередатчиком несущей частоты.
Он обвел лучом вокруг себя. Высветив самый дальний от него угол, он открыл от изумления рот. Прижавшись друг к другу, на него смотрели с десяток живых существ! Размером почти в половину взрослой свиньи, они выглядели не больше и не меньше как улитками без раковинок. Глаз у них не было, а росший на лбу каждого из них стерженек являлся миниатюрной копией такого же стержня на стене. Они не казались опасными. Их разинутые крохотные рты были беззубыми, а скорость передвижения, по всей вероятности, была слишком мала, так как двигались они, как и все улитки, на мощном пьедестале из плоти — мускульной ножке.
Впрочем, если он уснет, они, чего доброго, могут наброситься на него и одолеть одним лишь числом, а эти рты, возможно, источают кислоту для переваривания пищи или, к примеру, могут прятать отравленное жало.
Его размышления были неожиданно и грубо прерваны. Его схватили и, подняв, передали другой группе щупальцев. Те перенесли его за антенну-стержень, поближе к улиткам. Повернув лицом к стене, его остановили совсем рядом с ними. Диафрагма, прежде невидимая, сейчас открылась. Луч света скользнул в открывшийся зев, но, кроме спиральных витков плоти, Эдди ничего там не разглядел.
Панрад издал новую серию сигналов «точка-то-тии-тире». Отверстие в диафрагме стало расширяться, пока не достигло величины, достаточной, чтобы поглотить тело человека, если сунуть его туда головой вперед. Или ногами вперед. Роли это не играло. Витки, распрямившись, превратились в туннель. Или глотку. Из множества ямок появилось множество острых, как бритва, крошечных зубов. Блеснув, они снова погрузились в ямки. Но прежде чем они окончательно исчезли, наружу, сразу за уходящими зубами, метнулось множество других, не менее опасных, мелких шипов.
