Господин директор расстроился, взбеленился и срочно вызвал Жюлля Мэнна.
— Вы видели эту гадость в коридоре?
— Гадость?
— Ну да, как же вы это иначе назовете?
— Я не понимаю…
— Ну вот, вы вечно не понимаете! Я тоже не понимаю, почему, собственно говоря, вы ведаете технич…
— Господин Дэвид!
— Господин Жюлль!
— Я вас попрошу, господин Бартельс…
— Да перестаньте вы! К черту! Я не об этом! Я возмущен! Я не допущу! Я не могу допустить! Хамье какое-то! Чумазые, грязные как свиньи, малограмотные рабочие и вдруг!.. Да что вы таращите на меня глаза? Вы видели эту самую газету, с позволения сказать? Вы смотрели карикатуры? Вы стишки читали?
— Да что вы молчите, в самом-то деле, что вы молчите? К черту! Довольно!
Бартельс с грохотом повалился в кресло и трахнул по столу кулаком.
— Господин ведающий технической частью, предлагаю вам немедленно выяснить, чьи это художества, и в 24 часа уволить виновных! В противном случае я…
Жюлль осторожно выглянул в коридор, поплотнее прикрыл дверь, запер ее и уселся в кресло напротив Бартельса.
— В противном случае вас, господин главный директор, осторожно возьмут вот за это место, приподымут и легонько поддадут вот под это место. Чуть-чуть, — только так, чтобы вы в кратчайший срок вылетели из пределов России. И это будет действительно противный случай!
— Ка-ак? Что! Да чтобы я… Да чтобы мне!..
— Господин главный директор, успокойтесь! Нервы — это дамская привилегия. Выпейте воды.
— Нет, позвольте!..
— Не позволяю, господин главный директор.
Этакого еще не бывало. Бартельс не привык к такому тону и от недоумения опешил.
— Вы плохо проштудировали, господин главный директор, наш концессионный договор.
— Не понимаю, при чем здесь договор?
— А вот вы потрудитесь достать его. Ну вот. Вот этот пункт вы прочтите и вдумайтесь в его смысл:
«Концессионеры подчиняются всем действующим в пределах Советского Союза законам и узаконениям. Любое нарушение настоящего пункта договора может повлечь за собой расторжение настоящего соглашения».
— Ну, и?..
— Ну, а вот вам книжечка о правах рабочих и их организаций. Я никогда с ней не расстаюсь. Почитайте, господин главный директор, — крайне занимательно.
Пауза.
— Ага!
— Да, господин главный директор, — ага!
Пауза.
— Надеюсь, вы поняли все, господин Бартельс?
— Да! Благодарю вас, Жюлль, — вы свободны!
Бартельс крепко сжал протянутую руку. Жюлль Мэнн вышел.
— А, черрт! — в негодовании Бартельс заметался из угла в угол.
— Ну ничего!
Главный директор застыл на минутку, затем на цыпочках подошел и запер двери, поплотней задернул занавеси на окнах и остановился в заветном углу.
Окованное медью, запертое сложными замками, висело там сооружение, схожее с иконостасом.
— Сокровища града Китежа даждь нам днесь! — молитвенно прошептал Бартельс и вложил ключик. Мелодично пропели замки. Створки иконостаса раскрылись. На голубом бархате, изъеденный временем и водой, красовался обломок древнего китежского ларца. Бартельс вынул его и, любовно поглаживая, поднес поближе к свету. В углублении, в самом углу обломка, на специальной шелковой подушечке лежал причудливой формы золотой слиток. Он тускло поблескивал жадным желтым цветом. Бартельс сощурил глаза в узенькие щелки.
Исчезла куда-то комната и перед глазами уже не ларец, а длинный, бесконечный коридор и в нем золото. Золото, золото — без конца. Миллионы причудливой формы слитков, — это древние китежские монеты. Они льют призрачный желтый свет. Он ласково греет бартельсово сердце. Ему становится тепло и уверенно. Блаженная улыбка растягивает губы. Рука нежно, нежно, чуть слышно поглаживает и слиток, и обломок ларца.
— Верую, господи! Верую! Но помоги моему неверию!
В молитвенном экстазе, высоко возносясь над всеми обидами и горестями, шепчет умиленно Бартельс. А бесчисленные золотые слитки града Китежа желто и мягко подмигивают ему, бодрят.
Телефонный звонок нарушает идиллию.
Бартельс возвращается на землю. Поспешно кладет он на шелковое ложе монету и в бархатный иконостас обломок ларца. Поют мелодично замки и, спрятав ключ, Бартельс подходит к телефону.
— Алло! Да, это я! Главный директор.
Опять уверенно и бодро движется Бартельс вперед к своей цели, к своим сокровищам. Он тщательно проштудировал концессионный договор и детально ознакомился с интересующими его статьями советского законодательства. Он твердо идет к намеченной цели. Он уверенно и не задумываясь подписывает чеки. О! Он получит на каждый выданный рубль проценты, каких еще не видывал мир!
А когда приходят минуты слабости и одолевают сомнения, — господин главный директор запирается в кабинете и священные реликвии из медного иконостаса снова и снова возвращают ему бодрость и уверенность.
Под грохот экскаваторов, тоннами заглатывающих землю, под однообразные и всегда заунывные песни грабарей — уходили дни. Работы росли и ширились. Отводные каналы уползали все дальше от озера. Их чудовищные земляные щупальца все ближе подбирались к реке, которой суждено было выпить воды озера.
В работе никто не заметил, как мелькнула рыжим хвостом осень и ударили первые заморозки. Озеро подернулось ледяной корой. Вчера еще тонкая и хрупкая, — сегодня она уже выдерживает тяжесть человека.
Северные ветры быстро и старательно упрятали сокровища под плотным холодным покровом. Земля звенела под лопатами, как сталь. Экскаватор ломал стальные зубья о зачерствевшие горбушки.
В трех кабинетах три концессионера, со всем пылом, свойственным южанам, придумывали способы не снижать темпа, не приостанавливать работ.
В кабинете № 2 думали с научно-исследовательской точки зрения — но холод, холод! Зима, мороз, русский мороз, — что мог знать о нем французский ученый, даже такой великий, как Оноре Туапрео?
Великий француз поковырял мерзлую землю, определил ее удельный вес, растворил ее сперва в горячей воде, затем в воде, полученной изо льда, определил цвет полученной жидкости, попробовал ее на вкус, а затем, перенеся свои изыскания из кабинета на самое озеро, — в спешном порядке отморозил себе оба уха. На этом и закончилась научно-исследовательская часть борьбы с русскими морозами. В дальнейшем ученый на личном опыте убедился в достоинствах русских медиков и, после длительного и тщательного лечения — ему удалось в целости отстоять оба уха. С огорчением Оноре подумал об опрометчивости человеческих суждений и поступков, и с любовью вспомнил о небезызвестном вам портном и о славных «доха», бесславно погибших на таможне.
