- Ладно, - сказал Скориков, - давай-ка на чердак! С чердака виднее!
Мы поднялись по деревянной лестнице, которая лежала на вытоптанной траве под самым лазом и которую приставили к стене. Лейтенант - впереди, я - за ним.
С чердака внимательно осмотрелись. Скориков обнаружил просеку, идущую в глубине леса.
- Вот, Валя, по ней и пойдем, когда стемнеет!
Я отошел от лаза, вглядываясь в полусумрак, окаймленный стропилами и конусом крыши. И вдруг замер: под крайними, удаленными от нас стропилами, на тяжелой деревянной поперечине лежал человек... девушка. Как будто открылся совсем иной, фантастический мир, и сердце не принимало его, а разум говорил: он, этот мир, существует, это не миф, не сказка, вот он, смотри внимательнее... Девушка была похожа на Наденьку. На лице и обнаженном теле ее не было крови, лицо было спокойно... так казалось. Глаза закрыты, на груди - следы ожогов, пальцы левой руки сломаны. На вид ей было лет семнадцать.
Подошел Скориков. Мы подняли тело девушки, оно было совсем легким. Какая-то горячая волна прошла по моим вискам, дошла до пальцев, и они дрогнули, что-то дикое, злое овладело мной, я едва справился с собой. Лицо мое побледнело, губы скривились.
Выбрали место для могилы, рядом с домом. Земля была мягкой, податливой. У изголовья посадили рябинку, которую Скориков выкопал у крыльца и перенес вместе с огромным комом земли, чтобы она лучше прижилась.
Мы как будто сговорились с ним не вспоминать о девушке вслух. Но по тому, как Скориков вдруг умолкал или отвечал невпопад, ясно было, что тоже думал о ней. Я видел ее теперь на фоне этого леса, такого ласкового, светлого издали...
- Что с тобой?
Я не ответил. У крыльца дома - опять она, такая, какой я увидел ее на чердаке. Снова точно приступ, дрожь, туман в глазах... глухой неожиданный вскрик. Ах, какая горячая у нас кровь, кровь славян, диких финнов, сарматов! Я пошатнулся. Как тогда, в Михайловке, в школе, где были заложники...
Скориков тормошил меня, успокаивал. Я оттолкнул его:
- Иди, иди!
И он действительно исчез куда-то, потом вернулся с газетой в руке.
- Вот, под крыльцом нашел, на, почитай. - И он протянул мне четыре пожелтевшие надорванные страницы.
Это были "Известия". Я прочел дату: вторник, 12 апреля 1932 года.
- Сегодня тоже вторник, - сказал он.
- Разве? - спросил я. - Значит, вторник... Смотри-ка, здесь пишут о результатах выборов в Германии. "Во втором туре президентских выборов правительственный блок добился своей цели - Гинденбург оказался избранным абсолютным большинством голосов".
- Про Гитлера что?
- Вот... Гитлер собрал почти на шесть миллионов голосов меньше.
- Еще что там о выборах писали?..
- Есть сообщение "Роте фане". Гитлеровцы распространяли подложные листовки за подписью компартии.
- Знакомый почерк. Все средства хороши... Ладно, ты читай, а я пойду Устюжанина и Воронько позову.
Я развернул пожелтевшие страницы, чтобы окунуться в день вчерашний или, быть может, забыться?.. Чем жила планета в 1932-м?
"Налицо много признаков, - пишет американский журнал "Чайна уикли ревью", - что САСШ могут в недалеком будущем признать Советскую Россию... В период мирового кризиса, когда окончательно доказана невозможность заставить платить Германию, так же ясно, что будет безнадежной всякая попытка заставить Советское правительство признать старые долги... Обстановка значительно изменилась с тех пор, как государственный секретарь Юз отверг советское предположение, что признание облегчит торговые сношения между двумя странами, заявив, что "Россия является огромной экономической пустотой". Выгоды от торгового договора между САСШ и Советской Россией будут бесспорны.
...Европейская концессия, европейский вексель, европейский кредит могучие взрывчатые материалы, которые надежнее интервенции и скорее, чем последняя, уничтожат власть коммунистических утопистов. Декламацию о священных принципах христианской цивилизации надо оставить попам и истерическим бабам европейских политических салонов. "Торгуем же мы с каннибалами", - бросает Ллойд Джордж свою крылатую, облетевшую весь мир фразу"...
И рядом вдруг вспыхнули несколько строк:
"Ленинград. 11 апреля. Состоялся первый рейс советского дирижабля УК-1. После пробы моторов стартовая команда отпускает корабль. Ровно в 7 часов дирижабль УК-1, плавно набирая высоту, летит к Московским воротам, поворачивает на Бадаевские склады, в Литовку, к Витебской железной дороге и, обогнув Волково поле, берет курс на Салюзи. В 7 часов 58 минут УК-1 благополучно спустился в Салюзи..."
О, я вспомнил. Об этом полете писала моя двоюродная сестра из Ленинграда, а еще я слушал радио. Тогда мне шел девятый год. Было это как будто совсем недавно. Я отложил газету и с минуту сидел на деревянной лавке, но тревожащие видения начали овладевать мной, и я заставил себя вернуться к пожелтевшим листам.
"Алюминьстрой. 11 апреля, РОСТА. Вступает в строй первый в СССР алюминиевый комбинат. Началась загрузка склада бокситов".
"Шанхай. 10 апреля. ТАСС. Агентство Гоминь сообщает из Ханькоу, что после отъезда комиссии Лиги наций японские военные суда снова возвращаются в Ханькоу".
Строчки смешались, я закрыл глаза. По неосознанной ассоциации опять вспомнилась Наденька. Из моего детства. Как будто воочию увидел я дорогу на Войново. Полыхнул закат, и пламя его угасло. Над изломанной линией сосновых вершин поднялся давний послезакатный свет. Небо стало глубже, вынырнули звезды. Я видел сейчас ясный теплый вечер, тот самый вечер... Я улавливал, казалось, тепло, исходившее от нагретых солнцем стволов. Усилием воли я вернул несколько странно-волшебных минут под кронами деревьев, на песчаном откосе у ее дома. Чудились призрачно-неуловимый шелест кожанов, затаенно тревожный крик птицы, белые летучие огни парящих над крапивой мотыльков. И падучая звезда прочерчивала небо. И росчерк ее казался мне теперь исполненным тайного смысла: он перечеркивал многое в моей жизни, той, старой жизни.
* * *
Стемнело. Скориков скомандовал:
- Идем к просеке!
Шли быстро, почти не таясь, теперь каждая минута работала на врага. Лес был пустынен. Одинокие вечерние птицы хлопали крыльями, потрескивал валежник под нашими кирзачами, прорезались звезды над нашими головами, и мне казалось, что девушка на чердаке приснилась, да и весь минувший долгий день - тоже.
За узкой луговиной с лесным ручьем - перелесок, за ним - поляна. Взошла луна, и в ее матовом свете молча разглядывали мы стволы минометов, немецких солдат подле них, часовых поодаль. Молча двинулись назад. Когда вернулись к дому, Устюжанин передал по рации кодом все, что следовало передать. А нам пришел приказ: возвращаться!
