Изведав тайны человеческого ума, Хеб сдержал свое слово. И вот однажды ночью тысячи пауков опустились на лагерь Басата. Нападение было таким внезапным, что уцелели лишь немногие. Басата и Туроол подвели к Галлату, и тот, велев Басату встать на колени, собственноручно снес ему голову. Эта бессмысленная жестокость сгубила то главное, ради чего все, собственно, затевалось: обезумевшая от горя Туроол, не помня себя, кинулась с ножом на ближайшего стражника. Через секунду она была уже мертва: смертоносец всадил в нее свои ядовитые клыки.
И была еще одна великая тайна, постичь которую Хебу было не под силу: тайна Белой башни. Эта башня была воздвигнута людьми давно прошедшей эпохи и стояла в центре городища смертоносцев (сам город принадлежал когда-то людям). Башня не имела ни дверей, ни окон и сделана была из гладкого материала — судя по всему, непроницаемого. Невольникам жуков-бомбардиров было однажды приказано проделать в башне брешь. Подложили взрывчатки, грохнули — куда там! Ни трещины. Тогда Хеб пообещал, что дарует Галлату власть над всеми людьми, если тот поможет ему овладеть тайной Белой башни. Галлат, отличавшийся непомерным, болезненным властолюбием, соблазнился предложением. Многих старых и мудрых замучил он, пытаясь выведать секрет башни. Наконец одна пожилая женщина, жена старейшины, вызвалась помочь мучителям, если те освободят ее мужа. Она раскрыла, что башня устроена по принципу, который был заведен у людей древности: «ментальный замок». В определенный момент ум у человека стыкуется с атомной охранной системой стен, и те подаются так легко, будто сделаны из дыма. Роль «отмычки» при подобной стыковке отводится специальному жезлу, которым человеку надлежит коснуться стены. Жезл этот старейшина держал при себе как символ власти. Галлат, отняв у старика тот жезл, назавтра же устремился к башне (по преданию, местонахождение потайной двери в ней указывает первый луч рассвета). Но едва, подняв жезл, злодей попытался приблизиться к башне, как какая-то неведомая сила вдруг швырнула его наземь. Поднявшись, он повторил попытку, но опять был сбит с ног. Тогда он простер руки к башне и что есть силы крикнул: «Я приказываю тебе — откройся!» — и потянулся жезлом к стене. Но едва он ее коснулся, как полыхнула яркая мгновенная вспышка, и там, где стоял Галлат, осталась лишь куча пепла. Хеб, узнав о случившемся, предал смерти всех своих узников, не помиловав и старейшину с женой. А тайна Белой башни так и осталась нераскрытой.
Найла эта история повергла буквально в ужас. В ту ночь он проснулся в холодном поту. Ему привиделось, будто бы он, Найл, заслышав возле жилища шум, вышел наружу и увидел невероятных размеров тарантула с кактус-цереус, с двумя рядами блестящих желтых глаз и челюстями, способными раскромсать дерево. Едва Найл проснулся, как страх улетучился. Будучи совсем еще ребенком, Найл приходил в ужас при мысли о смертоносцах (точно такой же страх, возможно, мог бы охватить его при мысли о привидениях, имей он представление о чем-либо подобном). Теперь же, узнав, что пауки на самом деле не такие уж «неодолимые» (вон какие победы одерживали над ними Ивар Сильный и Скапта Хитрый), он стал относиться к паукам по-иному; достоверность облика умаляла страх. Он, например, не без злорадства думал о том, что Смертоносцу-Повелителю пришлось брать уроки у Галлата, иначе бы он нипочем не научился проникать в людские умы. А вот Найла, например, никто не учил понимать умы Улфа, Джомара или тех же муравьев. Бывали моменты, когда он сознавал и чувствовал, что происходит у них в головах, — все равно что сам там присутствовал. Так что, если пауки затруднялись понимать людей, это могло означать лишь то, что у них совершенно иной образ мышления, абсолютно не похожий на людской. И от такой мысли смятение и радостный трепет рождались в душе. Смертоносцы, скажем, покорили человечество оттого, что познали людские умы. Получается, что и человек, познав сущность паучьего ума, сможет одержать когда-нибудь верх над смертоносцами!
На следующее утро он отправился искать подтверждение своим мыслям. В полумиле от пещеры росло несколько раскидистых фисташковых деревьев — место обитания серых пауков-пустынников. Прибыв на место вскоре после рассвета, Найл увидел, что нижние ветви деревьев сплошь увешаны тонюсенькими паутинками. Чуть выше висела белая яйцесумка, откуда недавно вылупилось потомство. Более крупная сеть матери-паучихи чуть виднелась среди верхних ветвей.
Едва успев разместиться в тени невысокой жесткой поросли, Найл увидел, что паучиха уже успела его заметить и теперь внимательно за ним наблюдает, выжидая, когда двуногий подойдет под дерево, чтобы можно было свалиться ему на спину. Освоившись с местом, Найл попытался расслабиться, «остудить» рассудок, но из этого мало что вышло: неотступная мысль, что за ним наблюдают, гудела в подсознании тревожно и звонко, словно натянутая тетива.
Мимо с громким жужжанием промчалась большая зеленая муха, удирая от ктыря — крупного желтотелого насекомого, чем-то похожего на осу. Ктырь атаковал добычу с лету, пикируя словно сокол, но с первого раза, видимо, просчитался. Муха со страху взвилась вверх, пытаясь увернуться от хлипких паутинок, сотканных новорожденными паучатами, и угодила прямехонько в сеть взрослого насекомого. Ктырь, уже не в силах изменить курса, тоже стремглав влетел в липкие шелковистые тенета. Спустя секунду паучиха-мать, глазам своим не веря от такой удачи (надо же, двойной улов!), уже спешила вниз поскорее опутать добычу шелком, чтобы не вырвалась. И тут до нее дошло, что помимо безвредной мухи в паутину угодил еще и опасный ктырь, острым и сноровистым жалом вводящий сильный паралитический яд. Паучиха замерла, покачиваясь на радиальных волокнах в такт барахтанью двух насекомых, силящихся вырваться на свободу. Зеленой мухе это почти удалось, но когда пять из шести ее лап высвободились из липких волокон, она опрометчиво дернулась в сторону и у нее увязло крыло.
Зачарованно наблюдая за происходящим, Найл ощущал глубокий непоколебимый покой, с которым расстался было несколько минут назад. Сосредоточился; в мозгу ожила трепетная светящаяся точка, и он с внезапной ясностью уловил вибрации слепого ужаса, исходящие от зеленой мухи, и сердитое недоумение ктыря.
Ктырь оказался созданием куда более стойким, чем муха, и в сложившемся положении вел себя с отчаянной решимостью заставить обидчика дорого заплатить за такое гнусное посягательство. Чуя, что паучиха выжидательно смотрит, он как бы твердил: «Ну давай иди сюда: живо схлопочешь дырку в брюхе!» И паучиха, привычная к тому, что перед ней немеют со страха, замялась: такой резкий отпор вызывал растерянность…
