– Екатерина, – мягко сказал Гюнтер. – Сколько ты не спала? Ты послушай себя. За тебя сейчас думает подключка.
Она отмахнулась и не ответила ему.
– Чисто практический вопрос, – продолжал Гюнтер. – Как ты тогда собираешься управлять Бутстрэпом? Мы уже превратились в начинающих фашистов. Ты сказала, тебя пугает безумие, – а во что мы превратимся через год?
– КУП заверила меня…
– КУП – всего лишь программа! – вскричала Гамильтон. – Какой бы интерактивной она ни была, ей не хватает гибкости. Она не способна надеяться. Она не может оценивать новое. Она только поддерживает старые решения, старые ценности, старые привычки, старые страхи.
Екатерина вдруг взорвалась.
– Убирайтесь с моих глаз! – взвизгнула она. – Перестаньте, перестаньте, перестаньте! Не хочу слушать!
– Екатерина, – начал Гюнтер.
Но она сжала в руках канистру. Колени ее подогнулись, она медленно склонялась к муфелю. Гюнтер видел, что она уже не способна слушать. Стимуляторы и груз ответственности довели ее до этого состояния, вздергивая ее и изводя противоречивыми требованиями, пока она не дошла до края. Одна ночь крепкого сна могла бы привести ее в чувство, вернуть способность осмысливать доводы. Но времени не осталось. Слова уже не могли ее остановить. И слишком далеко он стоял, чтобы перехватить ее, прежде чем она уничтожит канистру. Шквал чувств, захлестнувший его, не поддается описанию.
– Екатерина, – сказал он. – Я люблю тебя. Полуобернувшись к нему, она спросила рассеянно, чуть ли не с досадой:
– Что ты?..
Он снял с пояса монтажный пистолет, навел его и выстрелил.
Шлем Екатерины разлетелся вдребезги. Она упала.
– Надо было просто разбить шлем. Это бы ее остановило. Но я не надеялся, что смогу так точно прицелиться. Я целил прямо в голову.
– Тс-с! – утихомирила его Гамильтон. – Что сделано, то сделано. Перестань себя мучить. Поговорим о делах.
Он покачал головой, в. которой все еще шумело. Его очень долго держали на бета-эндорфинах, так что он ни о чем не мог ни думать, ни заботиться. Как будто его завернули в ватный кокон. До него ничто не доходило. Ничто не могло причинить ему боль.
– Надолго меня вырубили?
– На день.
– На день? – Он оглядел скудно обставленную комнату. Простые каменные стены и безликое лабораторное оборудование в гладких чехлах. В другом конце комнаты Кришна с Чанг склонялись над панелью, нетерпеливо и восторженно царапали наперебой какие-то каракули. Кто-то с корабля швейцарцев, войдя, заговорил с их спинами. Кришна, не оборачиваясь, рассеянно кивнул.
– Я думал, много дольше.
– Достаточно долго. Мы успели привести в порядок всю группу Салли Чанг и вовсю занимаемся остальными. Очень скоро тебе придется решать, что в себе ты хочешь переписать.
Гюнтер покачал головой. Он чувствовал себя покойником.
– Думаю, не стану, Бет. У меня просто не хватит храбрости.
– Мы дадим тебе храбрость.
– Нет, я не…
Он почувствовал, как к горлу снова подкатывает черная тошнота. Она ходила кругами и возвращалась всякий раз, когда он уже начинал думать, что наконец справился с ней насовсем.
– Я не хочу, чтобы память об убийстве Екатерины смыло теплым потоком самодовольства. Меня тошнит от этой мысли.
– Мы тоже не этого хотим. – Познер ввел в кабинет делегацию из семи человек. Кришна с Чанг поднялись, чтобы встретить их лицом к лицу. Вся группа распалась пополам, и в обеих половинах заметно было смятение. – Хватит с нас этого. Пора нам всем научиться брать на себя ответственность за последствия… – Все они говорили хором. Гамильтон поморщилась:
– …ответственность за… Голоса стали громче.
– Здесь невозможно разговаривать, – сказала она. – Отведи меня на поверхность.
Они ехали в герметичной кабине на запад, по дороге к Заливу Зноя. Солнце почти касалось изорванной стены кратера Зоммеринга перед ними. Тени ползли по склонам гор и гребням цирков, протягиваясь к ярко освещенному Центральному заливу. Гюнтеру все это казалось прекрасным до боли. Вопреки его желанию, эти резкие линии оказались созвучными болезненному одиночеству, поселившемуся у него в груди, и, как ни странно, утешали его.
Гамильтон дотянулась до его ПК, и в голове у него зазвучало «Putting On the Ritz».
– Что если Екатерина была права? – громко спросил он. – Что если мы отдаем все, что делает нас людьми? Мне не слишком по вкусу перспектива превратиться в какого-нибудь бесчувственного высоколобого супермена.
Гамильтон покачала головой:
– Я спрашивала об этом Кришну, и он сказал: нет. Он сказал, это как… Ты когда-нибудь страдал близорукостью?
– Конечно, в детстве.
– Тогда ты поймешь. Он сказал, это как ты в первый раз выходишь из кабинета врача после лазерной операции. Все становится ясным, четким и ярким. Пятно, которое ты называл «деревом», превращается в тысячи отдельных и разных листочков. Мир полон не замеченных тобой подробностей. На горизонте появляются вещи, которых ты раньше не видел. Вроде того.
– О… – Он смотрел прямо перед собой. Диск солнца почти коснулся Зоммеринга. – Нет смысла ехать дальше.
Он остановил машину.
Бет Гамильтон, кажется, чувствовала себя неловко. Она прочистила горло и вдруг порывисто произнесла:
– Слушай, Гюнтер. Я не просто так тебя сюда вытащила. Я хотела предложить объединить наши ресурсы.
– Что?
– Пожениться.
Только секунду спустя Гюнтер сумел выговорить:
– Э… я… я не…
– Я серьезно, Гюнтер. Я знаю, что всегда на тебя наседала, но это только потому, что ты на многое способен и совсем не используешь свои способности. Ну, это можно изменить. Позволь мне участвовать в твоей переписке, а я допущу тебя к своей.
Он помотал головой:
– По мне, это просто дико.
– Это уже не оправдание. Екатерина была права – мы стоим перед чем-то очень опасным, – самым опасным, с чем сталкивалось человечество. Но оно уже началось. Земля следит за нами с ужасом и восхищением. Скоро, очень скоро они возьмут дело в свои руки. Через пять лет у нас все отберут.
У тебя хорошая голова, Гюнтер, и скоро она станет еще лучше. Я думаю, мы сходимся в том, какой мир мы желали бы создать. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной.
– Я не знаю, что сказать.
– Ты хочешь настоящей любви? Ты ее получишь. Мы можем сделать для себя секс каким угодно чудесным или отвратительным, если хочешь. Ты хочешь, чтобы я была тише или громче, нежнее или более уверенной? Давай поторгуемся. Посмотрим, может быть, и договоримся.
Он молчал.
Гамильтон откинулась на спинку сиденья. Подождав, она сказала:
