сердце само собой сжалось: покрасневшие глаза, потёки на щеках, пустой взгляд, обветренные губы, бессильные движения и потухшая мимика. В ней абсолютно не было жизни, ни капли, ни надежды. Ничего.
Я собрался настоять на своем, потому что от тяжести сумки девушка клонилась на бок, но понял, что слова застревают в горле, и стал позади неё. Она, казалось, моментально обо мне забыла и утонула в толпе. Пару минут, пока не прибыла электричка, я стоял позади неё практически вплотную (людей в эту пятницу уезжало много), и наблюдал за ней со спины. Несколько раз она подносила руки к лицу и вздрагивала плечами, но не издала ни звука, кроме скрипа зубов. Видимо, пыталась взять себя в руки – всё же в электричке уже не получится повернуться ко всем спиной или спрятаться, так что надо было срочно успокаиваться.
Получалось у неё плохо. Точнее, не получалось вовсе. У меня сердце кровью обливалось. Что с ней случилось? Я должен узнать. Почему должен, кому должен – неважно. Я вдруг ясно ощутил, что в этом моя миссия. Может, я рождён для этого? Чёрт, а до недавнего времени я не был склонен к сантиментам и романтизации происходящего…
Электричка, дважды просигналив, прибыла на нужный путь и замерла, с шипением раскрыв двери второго вагона прямо напротив нас. Бешеный народ ринулся к входу, и девушку вот-вот бы задавили, если бы не я. Я сделал большой шаг вперёд, отталкивая локтем наглую тётку, другой рукой подхватил девушку за руку и быстро втянул за собой в тамбур, по пути отнимая сумку. Она вообще не сопротивлялась, лишь взглянула на меня ошеломлённо, но свою ношу быстро отпустила, позволив и своё безвольное тело потащить из быстро наполняющегося тамбура в пока ещё пустой вагон.
Я старался тянуть её без грубости, но создавалось ощущение, что я тащу за собой мешок картошки – она совсем не хотела переставлять ноги, и мне пришлось дёрнуть её, отчего она слабо вскрикнула и немного пришла в себя.
– Куда сядем? Слева? Справа? – достигнув середины вагона, спросил я, но она не ответила.
– Справа, значит, справа, – я отпустил её руку и стал укладывать наши сумки на полку для багажа. Что-то подозрительно дзынькнуло.
– У тебя там посуда? – я опустил взгляд и обнаружил её смирно сидящей у окна. Вагон уже забился до отказа. Она едва заметно кивнула в ответ, и я поспешил занять место напротив.
– Спасибо, – одними губами, почти беззвучно прошептала девушка, и сжала губы.
– Пожалуйста, – довольно произнёс я, – не надо отказываться от предлагаемой помощи. Для девушки это нормально.
Она не ответила. Рядом с нами села молодёжь: трое молодых людей и девушка, которые, к счастью, моментально заткнули уши гарнитурой. К счастью для меня. Ведь я собирался говорить с ней, говорить до тех пор, пока она не выйдет на своей остановке. Даже если первое время говорить придётся мне одному, и будет чувство, что я беседую со стеной – неважно. Главное, чтобы не было посторонних ушей, которые помешали бы ей быть откровенной.
Электричка тронулась. Девушка, не двигаясь, неотрывно смотрела в окно, словно боялась встретиться со мной взглядом, либо тут же снова погрузилась в себя, забыв о моём существовании. А с чего я вообще решил, что она мне что-то должна? По крайней мере, она не закрылась от меня наушниками, и у меня есть шанс. Но почему-то я медлил. Не хотелось трогать её, нарушать то хрупкое, искусственное состояние покоя, больше похожего на оцепенение, в котором она сейчас находилась. Будто если я заговорю с ней раньше времени, это будет равносильно удару стального молотка по хрустальной вазе. С чего-то я решил, что девушка доверяет мне, или собирается довериться, и это доверие ни в коем случае не хотелось терять одним неосторожным шагом.
Сидя напротив неё, я имел чудесную возможность получше рассмотреть девушку и понять, что на самом деле она красива – это боль уродует её, как изнутри, так и снаружи. Зелёно-голубые глаза в пелене слёз, смугловато-матовая кожа в застывших потёках, полные губы, сжатые и обветренные, выступающие от стиснутых зубов скулы и спутанные каштановые волосы, выгоревшие на солнце за прошедшее лето, на свету отдающие рыжиной и мёдом.
Спустя пару остановок я всё же решился:
– Далеко ехать?
Она перевела на меня выпотрошенный кем-то взгляд и бесцветным голосом ответила:
– До Н***ки.
– А мне на следующей после Н***ки выходить, – добродушно улыбнулся я, но на её лице не дрогнул ни один мускул. Я прокашлялся.
Отвечает она не сразу, заторможенно, будто очень долго не может понять, чего от неё хотят, зачем, и нужно ли ей самой это. Я понимаю, невежливо и даже грубо лезть к чужому человеку с расспросами, когда этот человек явно не жаждет общения. Но ничего не могу с собой поделать.
– Учитесь, да?
Она еле-еле кивнула головой.
– Меня Максим зовут.
У неё дернулись губы. Нервное, – отметил я.
– Марина.
Зависла неловкая пауза, и я понял, что она совсем не расположена к беседам с незнакомцами. Я решил брать быка за рога.
– Ты не против, если я буду с тобой на ты? Вроде, я не намного старше.
– Нет, – поджав губы, пискнула она, и отвела наполнившиеся вдруг слезами глаза в окно. Её лицо исказилось гримасой боли и мгновенно изменилось, дорожки побежали из уголков зажмуренных глаз, с губ сорвался стон, и она спрятала лицо в ладонях, всхлипывая.
– Простите… прости… – заикаясь, просипела она и вновь захлебнулась болью. – Я не могу сейчас спокойно разговаривать, извини, – она наскоро вытирала щеки тыльной стороной ладоней.
Я понял, что ходить вокруг да около не имеет смысла.
– Я видел, как ты плакала на вокзале, – она обмерла, отняв ладони от лица и взглянув на меня с испугом, как загнанный зверь.
– О, чёрт… – прошептала она. Только осознание собственного просчета немного её расшевелило.
– Поделись со мной своей болью. Дай мне хотя бы часть. Я хочу, чтобы тебе стало легче.
– Мне никогда не станет легче, – отрицательно качая головой, она даже почти печально усмехнулась. Но мне ли не знать, что любую хоть сколько-нибудь человеческую эмоцию она теперь может только играть, а не переживать на самом деле. Она напоминала мне увядающий цветок. Прекрасный ранее цветок, питающийся водой, в которую кто-то подсыпал яда.
– Говорят, время лечит.
– Оно лишь помогает смириться с потерей и привыкнуть к боли, но не лечит.
– Чем я могу тебе помочь? – я понимал, насколько глупо звучит мой вопрос, но не мог молчать, безумно радостный тому, что разговор хотя бы завязался.
– Чем можно помочь человеку, который потерял веру? – с ноткой наигранной иронии она болезненно изогнула уголок рта.
– Веру во что? – уточнил я, наблюдая за этой чистой эмоцией, бегающей по её губам, как луч света по
