А почему, собственно, его назвали Клэнси? Вроде бы так звали того копа-ирландца, которому впервые пришла в голову идея использовать антигравитационные пластины для подобных целей. Он запатентовал изобретение, назвал его своим именем и таким образом единственный из всех полицейских обессмертил себя.
Надзиратель повозился с переключателями и кнопками, потом повернулся к стене. Секунду спустя часть стены отъехала в сторону, и в коридор выплыл синий шар – Клэнси. Кабели-щупальца свисали по бокам, словно толстые пряди волос. Надсмотрщик отдал приказ, потом откинулся на спинку стула и стал созерцать, как робот выполняет свои обязанности.
Я напрягся, когда робот поплыл ко мне. Клэнси двигался плавно и беззвучно. Его единственный нарост – зрительный рецептор, расположенный на макушке и способный отслеживать все происходящее вокруг, – сейчас мерцал зеленым цветом. Щупальца извивались, петли наручников раскрылись и теперь походили не то на два пальца, не то на два когтя. Когти скользнули к моему правому запястью и крепко вцепились в него, хотя я и попытался отдернуть руку. Левую я предпочел отдать уже без сопротивления. Подчиняясь приказу надсмотрщика, Клэнси повел меня к раздвижной двери. Робот замигал, что-то пропищал, и дверь открылась. За дверью оказался все такой же туннель-коридор. Клэнси двинулся вперед, я волей-неволей последовал за ним, и мы вошли в тюрьму ВП. Дверь за нами тут же закрылась.
Разок я попытался не подчиниться чертовой машине. Я уперся и отказался идти дальше. Тогда Клэнси поволок меня за собой, сильнее и сильнее, а потом дернул так резко, что я пошатнулся, потерял равновесие и упал на пол – а он был довольно жесткий. Клэнси плавал надо мной, немного наклонившись, чтобы я находился в поле зрения его нароста-рецептора. Щупальца были вытянуты во всю длину. Робот попытался тащить меня волоком, но эта задача оказалась ему не по силам. Тогда я почувствовал, что наручники сжимаются. Когда боль стала достаточно сильной, я отказался от этого ребячества и встал. Теперь я уже не пытался сопротивляться.
Мы довольно долго двигались по коридору, потом прошли через еще одну дверь. По электронному сигналу она открылась и пропустила нас внутрь. За этой дверью начиналась тюрьма как таковая, район, где были расположены камеры. По обе стороны коридора в стене красовались раздвижные металлические двери, футах в двадцати друг от друга. Клэнси подвел меня к шестой двери справа, пожужжал по-новому, а когда она отворилась, завел меня внутрь.
Камера была просторной, хорошо освещенной и прилично обставленной.
Честно говоря, я даже удивился такой щедрости. В камере имелся коммскрин, транслирующий новости и развлекательные программы, и выход библиотечного трубопровода, по которому можно заказывать копии статей или художественную литературу. Справа располагался отгороженный уголок – туалет. Когда в какой-нибудь мелодраме фигурирует современная тюрьма, ее описывают как жуткую дыру, кишащую крысами, вшами и надзирателями-садистами. Но это описание соответствует тюрьме пятидесятых годов, ну, может, семидесятых или даже начала восьмидесятых. Но за последние пару десятилетий в ходе тюремной реформы были произведены решительные изменения, и теперь с заключенными уже не обращались, как с животными.
Клэнси подвел меня к койке и принялся толкать, пока я не сообразил сесть. Я подчинился и был приятно удивлен – невзрачная на вид постель оказалась мягкой и удобной. Наручники разомкнулись и подтянулись обратно к туловищу Клэнси. Робот подплыл к выходу и удалился, дверь за ним закрылась.
Несколько секунд спустя почтовый трубопровод, соседствующий с библиотечным, издал негромкое жужжание, и на поднос что-то шлепнулось. Я встал, подошел к стене и подобрал с подноса небольшой синий пластиковый прямоугольник. Это была кредитная карточка заключенного с моим именем и присвоенным мне номером. Надзиратель послал запрос в центральный городской банк и за какую-нибудь минуту обнаружил, что я располагаю приличным счетом.
Выяснив это, надзиратель приказал тюремному компьютеру выдать мне карточку, рассчитанную на время пребывания в этом заведении. Теперь я мог заказывать какие-либо товары по телефону (он висел на стене рядом с туалетом) и получать их по почте. Счет за эти товары должен бы был поступать моей жене (если бы она у меня имелась), моему адвокату (если какая-нибудь фирма возьмется разбираться с моими платежами – я обычно пользовался услугами фирмы "Альтон-Боскон и Феннер") или в мой банк. Если я превышу кредит, мой счет будет заморожен согласно правительственному распоряжению. Итак, заключенные получили возможность жить прилично, хотя и за свой счет.
В тот день меня посетил мой юрист Леонард Феннер. Нажав на кое-какие скрытые рычаги, он ухитрился привести с собой Гарри. Мы сели и проговорили больше двух часов, сперва о чем попало, потом о том затруднительном положении, в котором я очутился. Леонард утверждал, что если бы власти могли обвинить меня только в похищении Его, то все было бы не так уж плохо.
Во-первых, андроид не считается гражданином, следовательно, он всего лишь некое имущество, принадлежащее государству. Суд не сочтет это похищением человека; речь может идти лишь о воровстве в особо крупных размерах. Но я не ограничился тем, что украл Его. Я напал на правительственного служащего, который узнал нас в ту ночь в Кантвелле. Я браконьерствовал в государственном заповеднике. Я напал на офицера полиции на заправочной станции в Анкоридже. Я незаконно перевел такси с автоматического управления на ручное и угнал его. Я угнал полицейский автомобиль, принадлежащий аляскинскому государственному патрулю. И, что самое серьезное, я ранил судью Североамериканского Верховного суда Чарльза Парнела. Власти хотят предъявить мне обвинение в попытке убийства.
– Попытке убийства? – возмутился Гарри. – Что за фигня! Этот парень просто не способен никого убить, если только...
– Гарри, – перебил его я, – давай дадим Леонарду договорить. Наше мнение сейчас не имеет никакого значения. Нужно принимать вещи такими, какие они есть.
– Чушь собачья! – проворчал Гарри, но утих.
Я не был уверен, что обвинение действительно настолько уж смехотворно.
Ведь что я попытался сделать, когда схватил ружье и развернулся? Я выстрелил на свет. Я должен был понимать, что позади меня стоит человек – ведь фонари сами по себе не ходят. Я должен был также понимать, что пуля ранит или убьет этого человека. Как это еще назвать, если не попыткой убийства? То, что я сделал это машинально, не задумываясь, меня не оправдывает.
– Посмотрим, о чем нам не следует особо беспокоиться, – сказал Леонард. – Во-первых, власти не смогут выдвинуть обвинение в воровстве в особо крупных размерах. Прежде всего, они сами же и уничтожили этого андроида. Значит, нельзя доказать, что ты действительно похитил нечто особо ценное.
