Еще одна страшно крутая гора показалась в лобовом иллюминаторе. Мы снова стали карабкаться.
Вдруг позади нас вспыхнули предупредительные сигналы, и проревела сирена. Старая, очень старомодная автомобильная сирена-клаксон. Я прижался к обочине, и маленький жучок-машинка прополз мимо нас, с быстротой молнии рванувшись вверх по холму. Это была очень странная машинежка, вполне под стать звуку своего клаксона. А клаксон наигрывал: ля-ля-ля, ля-а-ля-а-а...
А сама машинка, насколько я мог разглядеть в водянистой тьме, была американской моделью середины двадцатого столетия, которая в свое время приводилась в движение мотором внутреннего сгорания, который питался топливом либо спиртовым, либо какой-то фракцией от перегонки нефти, забыл, что именно там было. Цвет машинки был красный, отливал каким-то лаковым отблеском.
– Привидение, – сказал Сукума-Тейлор.
– Надеюсь, что эта штука остановилась в Максвеллвилле. Эти ее колеса очень похожи на пневматические шины... это ведь не роллеры, но просто даже не верится, что это настоящие шины. Так что вы говорили?
– А? Да нет, ничего особенного. Ничего.
Мы молча ехали, терпеливо взбираясь на крутой холм. Он вдруг сказал:
– Джейк МакГроу! – словно это было для него по меньшей мере открытием или прозрением.
– Ну, я самый, – ответил я озабоченно и смущенно.
– Мне это только что пришло в голову. Я же про вас слышал! Ну да, я помню имя, – он улыбнулся. – Вы должны меня простить, старина. То, что я так это выпалил. Но вы же должны знать, что на Космостраде вы что-то вроде живой легенды.
– Я – легенда?
– Но ведь вы же Джейк МакГроу, правда же?
– Я единственный человек с таким именем, насколько мне известно.
– Разумеется. Да, но... встретиться с вами вот таким образом... ну, понимаете, просто... я что хочу сказать: человек начинает сразу вспоминать про Одиссея, Язона, Энея, героических персонажей... а вы кажетесь... – он поморщился. – О господи. Я вечно говорю не то, что хочу сказать, а уж сейчас и подавно.
– А я кажусь таким обыкновенным подтирателем задницы. Это вы мне хотите сказать, Джон?
Он рассмеялся.
– Не совсем. Но то, что про вас рассказывают, весьма примечательно.
Он наклонился ко мне с насмешливо-таинственным выражением лица.
– Я так понял, что все они, эти рассказы – как выражаются американцы – просто «тянут Тома Кокса», то есть врут?
– Все зависит от того, что это за случаи и рассказы, – сказал я с абсолютно серьезной миной. – Если говорить про тех шестнадцать женщин на Альбионе, то полная правда: они все разродились на протяжении шести дней.
– А, это как раз та история, которую я хотел бы услышать, – он хитро посмотрел на меня, – я так понимаю, что вы шутите, но, может быть, лучше мне таких предположений не делать.
Он снова рассмеялся, но быстро посерьезнел, потому что смерть троих его товарищей убивала в нем всякую попытку к веселью.
Наконец он сказал:
– Это ваш компьютер заставил меня задуматься, что же такого знакомого в вас. Потом я услышал, как ваша... подруга назвала вас по имени, ну, во всяком случае, я заметил, что компьютер разговаривает с вами необыкновенно по-человечески. Каким образом вы заставили его стать таким необычным? Земные машины могут иногда имитировать людей, они даже довольно успешно подражают человеческой личности, но тут перед нами нечто совершенно иное.
– Сэм – больше, чем компьютер, – сказал я. – Его логическое ядро содержит Влатузианскую энтелехическую матрицу. Это компонент размером с ваш большой палец.
– Я про них слышал. А с кого был взят образец?
– С моего отца.
– Понятно.
Людям часто такое кажется чем-то болезненным, просто гробокопательским. Мне кажется, я знаю, почему, но я об этом не думаю.
– Он погиб при несчастном случае на Каппа Форнакис-5. Я привез его тело на родную планету влатузианцев, которая, как и Земля, не связана непосредственно с Космострадой, и оставил его тело с техниками планеты. Они держали его у себя почти год. Когда я получил тело обратно, на коже головы не было никаких насечек, а мозг был нетронутым. Потом его похоронили на планете Вишну, на нашей ферме.
Сэм вставил свое слово.
– Ты про меня так разговариваешь, словно бы меня тут вообще не было. Мне от этого весьма чертовски неловко.
– О, простите, пожалуйста, – сказал Сукума-Тейлор. – Джейк, извините, вы не возражаете, если я задам ему вопрос?.. Ну вот, снова я говорю не то... Сэм. Не будете ли вы так добры ответить на несколько вопросов?
– Валяйте, – ответил Сэм.
– Как вы сами себя воспринимаете? Я вот что имею в виду: каково ваше представление о себе с точки зрения физического присутствия, телесной оболочки? Вы меня понимаете?
– По-моему, да. Ну, это зависит от разных вещей. Иногда мне кажется, что я – часть тяжеловоза, а иногда просто кажется, что я в нем еду. Большую часть времени меня не покидает ощущение, что я сижу как раз на том месте, где сейчас сидите вы, на сиденье стрелка. Нет-нет, не вставайте. Это чувство остается у меня независимо от того, занято сиденье кем-то другим или нет.
Сукума-Тейлор приложил палец к подбородку.
– Это очень интересно. Есть и еще один вопрос, но я, право, не знаю...
– Вы хотите знать, как это выглядит для человека, когда он умирает? Про это вы хотели спросить?
Африканец кивнул.
– А черт его знает, как это, потому что про катастрофу я ничего не помню. Мне с тех пор рассказывали, что тот сукин сын, который налетел на меня прямо в лоб, был пьян в стельку и что он отделался легко и выжил. Не думаю, что это влатузианцы стерли мою память, они таким не занимаются, но почему-то я совсем этого не помню.
Ответ Сэма вогнал африканца в глубокое раздумье.
Тем временем мы добрались до вершины очередного подъема, и ветер с дождем стали стихать. Темные стены скал обрамляли дорогу. Космострада наконец счастливо влилась в естественный перевал. Именно в этот момент прожекторы на миг потускнели, потом к ним вернулась прежняя яркость. Мотор стал жаловаться низким укоризненным журчанием.
– Джейк, у нас нестабильная плазма, – объявил Сэм.
– Ну надо же, как вовремя, – вздохнул я. – По-моему, отсюда мы все время будем катиться под гору. Какие у тебя данные?
– Все, что я могу прочитать на приборах, говорит нам, что у нас самая капризная нестабильность и она усугубляется. Температура падает. Ага, и долготное течение в плазме давным-давно перешагнуло предел Крускаля. Погоди-ка, все вспомогательные витки обмотки вроде бы приходят на выручку... ну вот, теперь снова все нормально... постой... еще минутка... черт, снова сбой. Выключи эту штуковину, Джейк.
