— Вам больно?
— Да, ноги…
Он застонал, забился в конвульсиях. Йенсен взял пробирку, оставленную врачом, и вытряхнул из нее белую таблетку. Налил лимонада в стакан.
— Проглотите.
Он подсунул правую ладонь под затылок больного и осторожно приподнял его голову, чтобы тот мог проглотить таблетку. Неожиданно он вспомнил медсестру там, в чужой больнице, и то, как однажды увидел ее плачущей. Не прошло и двух минут, как больной заснул. Комиссар Йенсен неподвижно сидел рядом и бесстрастно смотрел на него.
Примерно через час человек на диване проснулся. Он открыл глаза и посмотрел на Йенссна, не узнавая его. Но вскоре взгляд его прояснился.
— Ну да, — сказал он, — вспомнил.
— Вам больше не больно?
— Нет. Теперь все в порядке. Спасибо.
Голос больного звучал хрипло, будто у него пересохло в горле. Йенсен налил в стакан лимонада и поднес ко рту больного. Несколькими жадными глотками тот осушил стакан.
— Продолжим нашу беседу. Мы говорили о вашей политической деятельности.
— Да, помню.
— Вы разъяснили свою позицию.
— Да. Теперь вы понимаете, что мы были правы?
— Нет, но меня больше интересует, что произошло дальше.
— Ничего не произошло.
— Что было в сентябре?
— А-а, вот вы о чем.
Он на мгновение замолчал. Затем, не сводя глаз с Йенсена, сказал:
— Я не могу объяснить, что произошло. Я этого не понимаю.
— Но вы знаете, что произошло лично с вами.
— Я знаю, что произошло со многими из нас.
Он снова замолчал.
— Но я не могу этого объяснить, — сказал он.
— Тогда давайте придерживаться фактов. Самых обычных фактов, — невозмутимо произнес Йенсен.
— Самых обычных фактов не существует.
— Например, кем вы работали?
— Я социолог. Занимался исследованием проблем алкоголизма.
— Это была сложная работа?
— Да, очень.
— И напряженная?
— Физически — нет. Я был всего лишь одним из тех, кто занимался статистикой. Мы сопоставляли данные, которые получали из магазинов, полиции и больниц, где лечили алкоголиков. Сама по себе работа нетрудная.
— Ответственная?
— Вряд ли. Наши статистические таблицы шли дальше, в более высокие инстанции, где их обрабатывали. То есть, там их внимательно изучали, одну за другой. Когда таблицы попадали наконец к… ну, к тем, для кого они предназначались, они уже были изменены до неузнаваемости. Улучшены, если хотите. Даже мы, делавшие первоначальные расчеты, не могли их узнать. Он покачал головой. Нет, это было нетрудно.
— В чем же тогда заключались трудности? Ведь вы сказали, что это была сложная работа?
— Трудности были морального характера.
— Морального?
— Да. Во-первых, вся система нашей работы противоречила основным принципам статистической науки. Данные, которые мы получали, часто с самого начала были подтасованы. В дальнейшем процесс их подтасовки продолжался совершенно сознательно и почти открыто. Сознание этого факта делало нашу работу почти невыносимой.
— Ваши коллеги разделяли эту точку зрения?
— Немногие. Большинство просто исполняли то, что им поручалось, — как роботы, бездумно и не задавая вопросов. Иными словами, они относились к своей работе точно так же, как почти все остальные в стране.
Мужчина замолчал на мгновение, затем продолжил:
— Но самым невыносимым было то, что вообще приходилось заниматься этим вопросом.
Он посмотрел на Йенсена.
— Вы, как полицейский, несомненно, имели много возможностей заниматься законами об алкоголизме и их применением?
Йенсен кивнул.
— Вождение машины в нетрезвом виде? Появление на улице пьяным? Злоупотребление спиртными напитками дома? Так, кажется, они называются?
— Да.
— Один закон безумнее другого? Множество самоубийств, особенно среди алкоголиков?
— Я присутствовал при многих случаях скоропостижной смерти, — сказал Йенсен.
Больной засмеялся.
— Вот видите, — сказал он. — Так что мне не нужно ничего объяснять.
— Нет, — сказал Йснсен. — Но я хотел бы уточнить, что же казалось вам невыносимым?
— Лицемерие, разумеется. Фальшь. Трусость. Беззастенчивое стремление извлечь прибыль из всего. Вам известна цена на спиртные напитки в нашей стране?
— Да.
— Разве вы не видите причинную связь? Людям нужен алкоголь, одним — для того, чтобы продолжать жить, другим — чтобы решиться покончить с жизнью. И вот устанавливаются бешеные цены на спиртное, и в довершение всего потребление алкоголя преследуется законом. К тому же в спиртные напитки добавляют так называемые «отучающие» средства, что, в свою очередь, бросает людей во мрак депрессии и приводит к еще большему количеству самоубийств.
— Вам следовало бы подбирать выражения.
Комиссар сделал это замечание машинально, по старой привычке.
— Почему? Вы что, собираетесь привлечь меня к ответственности?
Йенсен почувствовал себя неловко.
— Мы стоим на первом месте в мире по количеству самоубийств на душу населения, а по уровню потребления алкоголя в нашей стране ничуть не уступаем самым прогнившим капиталистическим странам, К тому же у нас самая низкая в мире рождаемость. Поскольку правительство обеспокоено этим обстоятельством и, несомненно, стыдится признаться в собственном бессилии, то оно находит выход во лжи.
— Ну, — напомнил Йенсен, — что же все-таки случилось в сентябре?
— Постойте, я хочу закончить свою мысль. И что делают потом? Потом наказывают рабочего за то, что его вынудили стать алкоголиком, подобно тому, как наказывают людей, которых вынудили жить в плохих квартирах. Рабочих наказывают и за то, что никто не научил их находить в работе источник радости. Людей даже заставляют отравлять тот самый воздух, которым им затем приходится дышать. И все классы общества вынуждены страдать от этого своеобразного наказания. И только спекулянты, имеющие возможность жить за границей или покупать себе виллы в лесу или на островах в шхерах, избегают этого наказания. Все это связано одно с другим, произрастает из одного прогнившего корня. Теперь вы понимаете, почему моя работа была для меня невыносимой?
Йенсен не сразу ответил. Уставившись в одну точку, не глядя на человека, лежавшего на диване, он спросил:
— Именно такие идеи вы и выдвигали во время демонстраций?
— Да, в числе многих других. Впрочем, выдвигали — не то слово. Мы не открывали ничего нового. Мы хотели скорее напомнить людям о том, что существует явление, которое им хорошо знакомо, хотя правительство сделало все, чтобы заставить народ забыть о нем.
