Откусил зубами крышечку, выдавил содержимое тюбика в рот. Все его чувства сразу же обострились, глаза стали зорче, нюх и слух тоньше, мышцы вздулись крутыми буграми, тело сделалось не просто сказочно сильным и выносливым, но и необыкновенно послушным. Он летел с непостижимой скоростью навстречу увеличивающемуся в размерах малиновому кругу. И казалось, что он не летит, а парит бездвижно посреди бесконечного Пространства, в самом центре его, что все и вся вертится вокруг него, что бесчисленное множество звезд, туманностей, галактик, квазаров, пульсаров, коллапсаров и прочего межзвездного хозяйства свернулось в сверхгигантскую спираль, закружилось в исполинском вихре… а потом эти частички Мироздания, словно одухотворенные существа, в которых вселился невидимый, но всевластный ужас, вдруг бросились от него врассыпную, бросились со скоростями, близкими к скорости света, и он остался в пугающе светлой незаполненной ничем бездне один. Один на один с надвигающимся малиновым кругом Барьера.
За две минуты до перехода, чтобы предельно сосредоточиться, Иван зажмурил глаза. И принялся считать:
— Шестьдесят… пятьдесят девять… пятьдесят восемь…
Счет всегда помогал ему собраться, хотя и не было в этом счете особой нужды. Двумя руками он вцепился в рычаги переходника, и руки невольно задрожали. Тело напряглось, одеревенело.
— …тридцать четыре…тридцать три…тридцать два….
В эти последние секунды — не должно было присутствовать в голове ни единой лишней мысли. Не должно было быть ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Все существовало только в эти мгновения, и всем было — он сам и малиновый Барьер.
На счете «девять» Иван открыл глаза: пылающий круг уже не был кругом, чудовищная по размерам стена беснующегося пламени полыхала по всему Пространству, оставляя ослепительно белый свет Предбарьерья позади. Табло пульта высвечивало скорость: двести девяносто девять тысяч восемьсот сорок километров в секунду. Малиновое пламя рвалось к лицу, телу. Языки его
охватывали невидимую прозрачную капсулу и лишь совсем немного не доставали до находящегося в ней. Защита работала. Работала, несмотря на то, что эта старая развалюха была списана из Флота пять лет назад и ни один нормальный космолетчик ни за какие посулы не отправился бы на ней к Барьеру.
Иван стиснул губы. Подался вперед. Руки его окостенели на рычагах. Но было еще рано. Пока рано! Через миг будет поздно!
— Укрепи меня и сохрани, не дай погибнуть прежде срока! — прошептал он, почти не вдумываясь в смысл произносимого, не отрываясь от созерцания чего-то невидимого в бушующем огне, чувствуя, как сердце сжимается в тисках.
— Ноль!!!
Он рванул на себя рычаги. И в тот же миг все пропало — и малиновое пламя, и ослепительный свет, и ощущение стремительного полета и одновременного парения в центре Мироздания, все!
Он сидел в полутемной капсуле, откинувшись на спинку кресла, весь в холодном поту, дрожащий, усталый… Но слабость была временной. Иван это знал. Стимуляторы делали свое дело в организме. Иначе бы его давненько не было на этом свете. Иван вздохнул, провел ладонью по лицу. Все! Он в Осевом измерении! Барьер позади!
Он полулежал в кресле и не шевелился. Он не знал, сколько времени на этот раз будет отведено ему незримыми силами на отдых. Но надо было использовать каждую секунду. Включать обзор в Осевом было бессмысленно — экраны не работали в нем, прозрачность высвечивала лишь мрак — черный, беззвездный.
В последний раз он блаженствовал целых полчаса. Иван четко это помнил, несмотря на то, что все последующее вымыло из его памяти, оставив лишь смутные какие-то ощущения вины, тяжести, да лица двух или трех погибших на Гадре товарищей. Все запомнившееся совершенно не связывалось. Иван старался просто не думать, мало ли чего могло привидеться в Осевом — те, кто задумывался, сходили с ума, бросали работу в Пространстве.
Он рассчитывал, что хотя бы не полчаса, но пять, десять минут ему будут даны, пусть бы и в награду за предбарьерное напряжение. Но Осевое распорядилось иначе.
Иван расслышал протяжный скрип позади — словно отворяли дверцу старинного и проржавевшего сейфа. Он не стал оборачиваться, Он знал, лучшее, что можно было сделать, это не реагировать ни на что… если, конечно, получится.
Скрип стих. Раздались легкие, но гулкие шажки — их было неестественно много, казалось, что шагавший идет не по небольшой капсуле, а по какому-то длинному и пустому, а оттого гулкому, коридору. Иван закрыл глаза. Зажал их сверху ладонями. Но все было напрасно, он это прекрасно знал, ибо в Осевом было видно и с закрытыми глазами, в Осевом действовали свои законы.
Легкая рука легла ему на плечо. Иван вздрогнул.
— Вот я и пришла повидаться. Ты мне не рад?
Иван опустил руки. Захотел встать из кресла. Но не смог.
Перед ним стояла его жена, погибшая четыре с половиною года назад.
— Что тебе надо? — спросил он, цедя слова сквозь зубы.
— Ничего. Я просто пришла посмотреть на тебя.
Иван знал, что все это бред, жуткая смесь зрительных, слуховых, осязательных галлюцинаций и еще чего-то, чему в земных языках нет названия.
Он знал, что каждое произнесенное им слово будет лишь усугублять ситуацию, что он притянет призрака к себе, что потом будет невозможно от него избавиться… Но молчать он не мог.
— Смотри. И убирайся, откуда пришел! — почти выкрикнул он.
— У тебя нервы шалят, Иван. Погляди, это же я, твоя Света. Ну погляди же!
Иван уставился на нее в упор. Да, это была вылитая Светлана — от кончика носа до кончиков ногтей. Она смотрела на него своими печальными светло-голубыми глазами, и в них светился немой укор. Русые волосы волнами спадали на плечи, растекались по ним, прядями свисали ниже — она всегда любила ходить с распущенными волосами. И волосы и глаза у нее были русалочьи.
— Ну, убедился?
Он понял — не отвяжешься, поздно! Но все же прохрипел:
— Проваливай отсюда!
Света улыбнулась, опустилась на колени и прижалась щекой к его руке, сжимающей подлокотник кресла. Он почувствовал тепло ее кожи.
— Не груби мне, ладно? Я не хочу, чтобы ты был злым. Ведь я-то тебе всегда и все прощала, Иван. Зачем ты кричишь на меня?
Она терлась щекой о его руку и еле заметно улыбалась. И он не мог оторвать своей руки от подлокотника.
— Погладь меня. Ну же, я жду, ты ведь любил меня, Иван?!
— Любил, — сознался он. И после короткого молчания добавил: — Если и ты меня любила, уходи, я тебя очень прошу! Не надо этих встреч!
Она засмеялась — тоненько, заливисто. Поцеловала его руку. И прошептала еле слышно:
