— Из космоса?
— С Земли!
— Я вам не верю.
— Это земляне! — прокричал первый секретарь партии. — Мы засекли их ракеты. Они хотят нас ограбить, лишить всего и уничтожить. Решается вопрос о жизни нашей расы. Я прошу вас, остановитесь, пока не поздно!
Но я продолжаю кидаться на механизмы, охваченный безумием разрушения и уничтожения.
— Я не верю вам… Я не верю вам… Я не ве…
Я бурно дышу… я задыхаюсь… я перевожу дух…
Маленькие шары, светившиеся на стенах, сорвались на пол, затопив зал едким густым дымом, от которого горит мое горло.
Я мечусь… я задыхаюсь… и мир исчезает… разлетается… как мертвые листья, сорванные ветром осени… Всегда эти мертвые листья… эта тишина… этот простор… и этот осенний ветер! Большая черная птица надо мной щелкает клювом.
Языки пламени лижут мои внутренности, стальные иглы впиваются в мою грудь. Пламя смерти, иглы агонии.
Стены плывут в тумане, отказываясь объединиться в белую квадратную комнату с кое-какой мебелью такого же цвета. Те силуэты, что я вижу — также лишены прочности и кружат вокруг моей кровати, словно смутные тени. Наконец все проясняется, обретает форму, и человек, склонившийся ко мне, дружелюбно улыбается:
— Итак, KJ-09, как вы себя чувствуете?
Он отлично знает, что я умру… Но какая разница? Теперь это уже неважно.
— Вы находитесь в военном госпитале, — продолжает он, — лучшем в Союзе.
Госпиталь! Конечно! Квадратная комната… белые стены. Его пилотка и халат тоже белые. Чего-то в обстановке не хватает…
А! Да, конечно, медсестры, которая должна дежурить у моего изголовья. Да, все отлично! Все в порядке. Как жжет… как жжет…
Но вот человек в белом халате исчезает и появляется некто, кого я сразу же узнаю: это правая рука моего президента, В-1 из Конфедерации.
— Удивлены, увидев меня здесь? — спрашивает он.
— Где я?
— В конце вашего задания, старина. Газ был смертельным, а вы вроде бы выдержали, но не стройте иллюзий.
Я пожимаю плечами.
— Знаю. Но расскажите мне, что же произошло.
— О! Много чего случилось. Мы были захвачены ракетами, запущенными с Земли. Нет, нет, нет, прошу вас, не волнуйтесь. Я знаю все, что вы думаете. После стольких лет! Не существует больше никаких связей с Землей-матерью. Мы — рокаенцы. Мы все — Кларки, и все Джоны Кларки с Рока поднялись против захватчиков.
— Все Джоны Кларки?
— С Востока и Запада, сытые и голодные, богатые и пролетарии, верующие и атеисты. Все! Да, это был всеобщий подъем, уничтоживший ненависть и сплотивший нас перед общим врагом. Нет больше границ и братоубийственной войны, а есть свободные люди, осознавшие свои ошибки и вышедшие из хаоса тупости и глупости. Рано или поздно мы должны были бы смело встретить гнев небес. Этот самый гнев мог принять форму безжалостных захватчиков вместо дракона, ракет Апокалипсиса, несущих смерть и разрушение.
Он подходит к открытому окну и вглядывается в пространство до горизонта.
— Да, это была тяжелая битва, — бормочет он. — Тяжелая.
И я вижу в его глазах побежденные армады, изрешеченные ракеты, усеявшие землю Рока, гаснущие пожары и плывущий над полями сражений дым. Я вижу свободных людей, больше не заботящихся о мундирах и протягивающих друг другу руки. По моим губам скользит улыбка, как будто я оплатил долг. Долг Разрушению!
В-1 поворачивается и наклоняет голову:
— KJ-09, вы можете умереть.
И я умираю!
Я… А-1 пятисотмиллионный, счастливый человек.
После каждого моего пробуждения я наслаждаюсь словами приветствия, адресованными мне, я упиваюсь лестью и почестями, оказанными мне, я люблю уважение и почет, с которым ко мне относятся. И когда В-1, мой верный и преданный В-1, приходит приветствовать меня в большом зале Бессмертия, мы обмениваемся одними и теми же вечными репликами в утреннем блаженстве:
— Мир твоей душе, о Справедливейший, о Грандиознейший. Благодаря тебе мы живем в шелках и золоте.
— Как народ?
— Счастлив, осыпанный твоими милостями, о Верховный.
— Как мир?
— Благоденствует и процветает.
— Вселенная?
— Охвачена восторгом и счастьем.
— И так будет всегда, до скончания Времен!
И в утренней тишине раздаются крики, и священные колокола звонят во всю мочь.
Да, я — А-1 пятисотмиллионный — счастливый человек!
Но этой ночью во мне что-то сломалось, это был какой-то кошмар. Мне снилось, что огонь пожирает мои внутренности и стальные иглы впиваются в мою плоть.
Я тяжело дышал, я задыхался под бушующим ледяным ветром.
Я умолял тени и беседовал с небытием. Мне приказали умереть, и я закрыл глаза.
Проснулся я с чувством, что это был очень долгий сон и огляделся вокруг. Мир был там, на месте, как и после каждого пробуждения, только я неожиданно ощутил себя очень старым, разбитым и разрушенным долгой, очень долгой борьбой, происхождение которой, — увы! — затерялось во тьме веков. Но разве это важно?
Наша раса выбралась из хаоса, из мирового жертвоприношения, из грандиозного очистительного кровопускания. И мы достигли Золотого Века. Мы упразднили границы, отменили политические страсти, запретили братоубийственные войны. Мы сказали "нет" всему гнусному, грязному и отвратительному. Наконец-то мы достигли нирваны для Джона Кларка!
Сейчас я разглядываю Арабеллу, лежащую на своем ложе, лишенную недостатков вульгарности, улыбающуюся и страстную, как на заре нашей любви, счастливую и довольную своей вечной красотой. Арабелла… Моя нежная Арабелла! Черт, это забавно!
Ее длинные светлые волосы превратились вдруг в короткие черные.
Клянусь, что еще вчера… И дверь моей комнаты… Почему она на другом месте? Она же была слева… а сегодня утром справа.
И колокола? Почему они не звонят? Мне кажется, что здесь так же тихо, как и в моем сне. Тот же самый ледяной ветер дует в комнате… те же самые мертвые листья кружатся в вихре на ковре. Черт побери! Остатки кошмара преследуют меня и по ту сторону сна.
Я встряхиваюсь и вхожу в большой зал Бессмертия, где меня приветствует мрачный и неподвижный В-1.
— Мир твоей душе, — просто говорит он.
— Как народ?
— Как и ты, Джон.
— Как… э… как мир?
— Вертится. С тобой или без тебя.
В этих словах — холод ветра и запах сухих листьев.
— Мой верный, мой преданный, мой единственный друг, я тебя умоляю, ответь мне. Разве мы не достигли конца пути? Разве мы не у цели, не у идеала?
— Да, Джон, это ты в конце дороги, размеченной тобой самим с самого начала, но теперь продолжение невозможно.
— Значит, это так для всех Джонов Кларков.
