— Вы мне лучше фотоаппарат оставьте, — запротестовала Таня.
— Нет, — твердо сказал Парыгин. — Без ножа вы не пойдете.
Он помог Тане одеться, объяснил, как и когда включать электрический обогреватель.
— Последнее, — предупредил Парыгин. — Вы будете плыть за мной. Только за мной. А теперь нажмите на эту пуговицу, потом поверните ее вправо и чуть прижмите. И в воду.
Легкий скафандр закрылся. Таня осторожно вошла в воду и ушла вглубь. Вынырнула минуты через две и подняла большой палец: все, мол, хорошо.
Парыгин нырнул.
Вода в бухте была голубовато-прозрачная и далеко просматривалась. Он плыл и радовался. Ему казалось, что все эти бухты, заливы и моря всегда будут для него новыми и что он никогда не устанет путешествовать по ним. И в каждой бухте, в каждом море будут свои красоты, свои тайны, которые надо открывать, своя особая жизнь, которую надо узнать. Вглядываясь в голубоватые воды бухты Белых Каланов, Парыгин думал: «Какая же тайна скрывается здесь? Может быть, неизвестное существо решило избрать эту бухту своим жилищем?»
Глубина бухты достигала тридцати — тридцати пяти метров. Но встречались места, где Парыгину не удавалось добраться до дна. В середине бухты было много рифов. Лишь немногие из них, круто поднимаясь, выходили на поверхность.
Парыгину казалось, что он видит горный пейзаж с высоты полета самолета. Здесь было все так же, как на земле. Островерхие пики, распадки, ущелья. И синева такая же, как на земле, когда горы далеки от тебя. Только вот жизни здесь было больше. Скалы облеплены морской живносчью. Сверкает, блестит, переливается колония морских звезд… А вон пирамида из живых крабов. Нарядные стайки окуньков — с ними Парыгин встречался во всех своих подводных странствиях.
Таня плыла следом. Она быстро привыкла к глубине — движения стали плавными и уверенными. Парыгин подозвал ее к себе, и они поплыли рядом. Максим видел, с какой жадностью она рассматривает подводный мир, и радовался за нее.
Парыгин часто думал, что именно жизнь у воды закалила его организм. Ровно пятнадцать лет назад отец с матерью привезли его к берегам Амурского лимана. У него была впалая грудь и больные легкие. Мальчик научился нырять и плавать, как рыба. К семнадцати годам он был совершенно здоров.
Парыгин всей грудью вдыхал воздух, острый и свежий, вливающий новые силы в мускулы.
Они поплыли к двойной металлической сетке из двухмиллиметровой проволоки. На глубине семи-восьми метров сетки не было. Ее словно срезали автогеном. Образовался широкий, похожий на стрельчатую арку, проход. Отрезанную часть сетки Парыгин и Таня нашли на дне пролива. Вдвоем они вытянули ее на берег, присели на каменную террасу и открыли шлемы.
— Видели? — Максим встряхнул конец сетки. — Как будто автогенщик побывал в бухточке.
Таня сосредоточенно разглядывала проволоку. Удивительно ровные срезы.
— Что же это такое? С кем мы имеем дело? Гигантская рыба в лучшем случае могла бы лишь разорвать проволоку. А здесь…
Захваченные одной и той же мыслью, они смотрели в голубую воду бухты. Что она таит в себе?
Над островом висели тяжелые тучи. Солнца уже не было видно. Порывами дул ветер.
— Капризная погода, — сказал Парыгнн, зажигая сигарету.
— Где вы храните сигареты?
Он вытащил из бокового кармана плоский пластмассовый портсигар на резиновых прокладках. Открыл. Пять сигарет. Десять красноголовых спичек.
— Удобно, — отметила девушка. — Мы встретимся с похитителем каланов?
— Возможно. Но на сегодня, наверное, хватит.
— Нет! — Таня тряхнула головой. — Поплыли.
— Ну, тогда пошли, — Парыгин первым полез в воду.
Через пролив они вышли в океан. Плыли долго. Таня поравнялась с Парыгиным, положила руку ему на плечо. Он повернулся. Она просительно посмотрела на него, требуя остановиться. Впереди из океанских глубин поднимался тумбообразный валун. Его облепили морские звезды.
Крупный калан охотился на рыбу. Неподалеку находился трехмесячный каланенок. Один-одинешенек. Он был слишком мал, чтобы существовать одному, без матери. Всем своим видом он словно говорил: «Я потерялся… не знаю, где моя мать» — и все ближе подплывал к калануохотнику. Тот проворчал: «Не подходи ближе». И все-таки малыш подплыл к старому ворчуну и лизнул его. Калан обнюхал мягкий комочек и, кажется, остался доволен.
Вдруг впереди появилась и тут же исчезла черная тень. Калан-охотник на глазах изумленных Парыгина и Тани исчез. Каланенок стал кружиться на месте, жалобно пища, как это делают все оставшиеся без матери дети.
Парыгин кинулся за черной акулой. Она мелькнула уже далеко впереди. Скорость ее была настолько велика, что Максим сразу понял всю бесплодность своей попытки догнать ее. Раздосадованный неудачей, он вернулся к Тане. Они медленно поплыли к берегу. За ними последовал маленький каланенок.
Глава девятая
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПАННЫ
Щербаков отодвинулся в глубину ложи и откинулся на спинку кресла. Так было удобнее. Его никто не видел, и он никого не видел, кроме Панны и дирижера у рампы.
Музыка «Ивана Сусанина» — то теплая, как летний вечер, то широкая, как беспредельная даль волжских степей, как весеннее половодье рек. Казалось, что шумят вековые дубовые леса и звенят прозрачные ручейки меж папоротников. Музыка, полная силы и. радости, жила, дышала, в ней ощущалось биение сердца. Она захватывала Олега, рождая в душе светлую радость. Такое же чувство душевного подъема и радости Щербаков испытывал в порту, в кабине портального крана. Там он полностью отдавался ритму, гармонии, мелодии труда. Там он утверждал красоту и мощь бытия.
Разве можно отчаиваться, когда есть на свете такая музыка?
Панна вся ушла в музыку. Щербаков всегда чувствовал себя с ней легко и непринужденно. Панна была единственным человеком в их компании, с которым он делился своими сокровенными мыслями. Она не высмеивала его, как это часто делали другле. Ей даже нравились, как она любила выражаться, такие лирические отступления. Просто удивительно, как она сохранила всю свою цельность и непосредственность в пестрой и разношерстной компании Рутковской.
А он, Щербаков? Сохранил ли душевную ясность и чистоту?
Щербаков слушал музыку и слушал себя. Нет, не все еще потеряно, если музыка поет в душе, окрыляет счастьем. Он не завяз в грязи и пошлости. Его так и не увлекла погоня за заграничными тряпками. И, может быть, только сегодня он понял, что ему в чем-то помогла Панна. В зале зажегся свет. Антракт.
— Выйдем? — спросил Щербаков.
Панна покачала головой.
