– Сказал же – не отпущу…
Через десять минут Дара вернулась с обескураженным и рассеянным видом – и пришла с другой стороны горы, оказавшись за его головой.
– Двигатель не запускается, – пожаловалась. – Сама в ловушку угодила…
– Вероятно, топливо испортилось, – сокрушенно заметил Сколот.
– Что ты сделал?.. Перестань баловать!
– Где мой отец?
– Утром мне нужно быть в Москве. И так с тобой провозилась… Я исполняю строгий урок!
– А у меня нет ни времени, ни урока, ни пути. Благодать!
Она сняла свои детские ботинки, подогнула под себя ноги и присела в изголовье. Сколот ощутил ее руку на своих волосах.
– Отчаяние – удел изгоев, Сколот. Ты лишенец, но ты сильный парень. И своего добьешься. Тебе просто сейчас очень одиноко. Я бы взвыла, окажись на Мауре. Знаешь, как я страдала первые годы на Трех Таригах?
– Погоди, я тоже взвою. И медленно обрасту шерстью.
– Ты так и не назвал последнего желания…
– Назвал – ты исполнить не захотела.
– Не смогла…
– Ну и ладно! Езжай, отпускаю.
– А топливо? Машина заведется?
– Теперь заведется.
Зазноба пошевелилась и замерла.
– Любопытно, как ты это делаешь? Тем более на расстоянии… Зачем ты поджог Осколково?
Сколот мрачно ухмыльнулся:
– Ничего я не поджигал… Просто у солариса есть защита от дураков. Пусть не воруют.
– А за счет чего управляют материями?
– Это несложно на самом деле. Надо сильно захотеть.
– Научи меня! Если так просто…
– Сводишь две критические массы – свое желание и желаемый предмет. Начинается горение по принципу ядерного.
– И всё?
– В общем, да, – скучающе проговорил Сколот. – Осталось научиться уплотнять желания. До критической массы.
Она вздохнула с мечтательным сожалением:
– Легко сказать – до критической массы… Ты не хочешь, чтоб я уезжала?
– Конечно, вдвоем здесь было бы веселее.
– Нет, ты искуситель! – Дара засмеялась. – Сначала песнями меня прельстил в переходе, теперь своим юродством. Стратиг не зря тебя наказал… Кстати, а что теперь будет с соларисом?
– Наверное, отдадут китайцам. Чтобы они усмирили агрессию Запада. Если уже не отдали… Но мне теперь все равно!
– Не зря говорят: все гении блаженны! Знаешь, как тебя теперь называют? Алхимик!
– Я лишенец в смирительной рубашке, – усмехнулся он. – Отшельник с Мауры!
Дара приподняла его голову и положила себе на колени. Провела пальчиками по губам.
– С тобой интересно. Жаль, мы не встретились на Таригах. А были там в одно и то же время…
– Но в разных пространствах…
– Хочешь, я останусь с тобой до утра?
– Не хочу, – мгновенно отозвался он.
– Не спеши, подумай. – Дара положила ладонь на солнечное сплетение. – Останусь до утра, и ты забудешь эту крашеную Роксану. Я тоже умею управлять материями, знаю одно древнее правило – клин вышибают клином. Иначе ты и в самом деле превратишься в снежного человека. Грудь уже мохнатая… И еще узнаешь, почему мне дали такое имя – Зазноба.
– Имя у тебя выразительное…
– И потом не оставлю тебя одного на Мауре. Буду иногда приезжать. Тайно от Стратига… Хочешь?
– Гитару привезешь? – спросил он.
– Привезу, так и быть.
– А вещества? Что вынесла из квартиры?
– Ты пользуешься моей добротой. Зачем тебе вещества на Мауре?
– Найду применение… Ну так вернешь?
– Верну. Если дашь слово, что не устроишь тут пожара. Или еще чего, чтоб бежать.
– Здо́рово. – Он сел. – Теперь верю, ты и правда училась в институте благородных девиц.
Дара глянула на его правую забинтованную руку, положила гребень в левую и склонила голову, тряхнув волосами.
– Расчеши мои космы.
– Давай так. – Он зачесал их назад и воткнул гребень. – Все, что ты предложила, оставь себе. В том числе вещества и гитару. А взамен скажи, как найти моего отца, Мамонта.
Она усмехнулась каким-то своим мыслями и потрепала его по щеке:
– Вижу, и ты прошел курс… воспитания чувств.
– Я тебя слушаю, Зазноба.
Сколот сел и вдруг увидел белеющие в темноте ее ступни – пальцев не было на обеих. Вместо них – ровное, неестественное закругление и вроде бы даже серый намозоленный послеоперационный рубец…
И сразу как-то стало понятно, почему она ходит семенящим шажком.
Дара заметила его взгляд и спрятала ноги под себя.
– К сожалению, нам мало что известно, – подбирая слова, проговорила, она, – об уроках избранных… Впрочем, как и о жизни и смерти… Всё только слухи, понимаешь? Молва, сплетни…
– Говори, что известно.
– Не пожалеешь?
– Никогда ни о чем не жалею. И повинуюсь року!
– Тебе станет еще горше, – посочувствовала Зазноба. – Сидеть беспутным отшельником на Мауре, в ловушке для странников…
– Перетерплю. – Ему хотелось спросить, что у нее с ногами, однако спросил о другом: – Откуда в тебе столько сострадания к моей участи?
– Ты сын Мамонта. А я обязана ему своей судьбой. И даже прозвищем.
– Вот даже как?..
– Прости, что искушала тебя… Захотела испытать, достойный ли ты сын. Теперь знаю – Мамонт тобой гордился бы.
– Почему ты так говоришь о нем?..
– Я слышала, твой отец погиб. Будто кощеи Старого Света сыграли на одной струне… Знаешь, что это значит?
– Нет. – Сколот ощутил сосущую пустоту в солнечном сплетении.
– Тогда и знать не нужно… В общем, Мамонта обнаружили в Швейцарии, со струной на шее. От гавайской гитары… Китайцы опознали его как члена их делегации. Были сообщения в газетах – дескать, суицид.
– Вранье, не верю! Отец любил жизнь, а его любила Валькирия! И держала над ним обережный круг…
– В самоубийство никто и не верит.
– То есть его убили?
– Больше ничего не знаю… А теперь отпусти меня!
– Езжай, – равнодушно обронил он, дабы не выдать, что творится в душе. – Сказал же: не держу.
Дара нехотя стала надевать маленькие ботинки.
– Что у тебя с ногами? – прямо спросил Сколот.
– Отморозила пальцы. – Дара встала. – И сама чуть не замерзла. Мамонт отогрел и назвал Зазнобой. В шутку. А мне понравилось… Я тебя не оставлю, Сколот. И постараюсь помочь.
– Как тебя звали? Настоящее имя? Может, я слышал…
– Инга, – отозвалась она уже на ходу. – Ты обо мне ничего не мог слышать.
– Благодарю тебя, Инга! – крикнул Сколот ей вслед.
Она пропала за деревьями, и уже снизу донесся ее голос:
– Блаженный!.. Я навещу тебя! Чтоб ты шерстью не оброс…
Он застиг Роксану в самый последний момент, когда она, связав простыни, пыталась спуститься с балкона второго этажа и была уже за парапетом. Успел схватить за волосы, как утопающую, несмотря на верткое, кошачье сопротивление, втащил на балкон и скомкал, словно лист бумаги.
