— По-моему, вы слишком строго судите его, — предчувствуя еще один малоприятный разговор, сказал я.
— О нет, тут вы заблуждаетесь.
Стернли снял очки, аккуратно протер их кусочком замши и снова водрузил на нос.
— С Уорреном Донованом была связана вся моя жизнь, — вздохнул он. — Могу ли я ненавидеть того, кому полностью принадлежал? Подписав приказ о моем увольнении, он оставил меня без средств к существованию. Ведь у меня нет ни семьи, ни даже друзей. Увы, чтобы заводить друзей, нужно обладать покладистым характером и представлять для них хоть какой-то интерес, а к старости человек лишается того и другого. Особенно, если речь идет обо мне. Я думаю, все люди делятся на две категории: творческой натуры и подражательной. Я отношусь к последней. Поэтому мне нечем привлечь к себе чье-то внимание, если я сам не нахожусь под чьим-то влиянием.
Очевидно, такова была его философия. Излагая ее, он не выражал ни горечи, ни скорби о напрасно потраченной жизни.
— Недавно ко мне пришли из одного издательства — просили написать книгу об Уоррене Доноване. Предложили крупную сумму денег, а ведь в будущем они мне пригодятся: мое жалованье было не так велико, чтобы я мог хоть что-то откладывать на старость.
Стернли хотел выговориться. Вероятно, чувствовал, что мои отношения с Донованом не ограничивались роковой встречей на месте авиакатастрофы. Он не знал, что именно связывало меня с его бывшим хозяином, но понимал, что мне можно доверить многое из непредназначенного для непосвященных.
Никому, даже Доновану, он никогда не говорил всего, что решил поведать мне. Застенчивый по природе, он вдобавок слишком боялся своего всемогущего босса. И, вынужденный молчать, с каждым годом все больше нуждался в каком-нибудь благодарном слушателе.
Вообще-то в его истории не было ничего необычного. Мало ли на свете таких же добросовестных, трудолюбивых и безнадежно одиноких людей?
Стернли боготворил Донована — и подчинялся ему до степени полного самоотречения. А Донован принимал его поклонение не только как должное, но и извлекал из него столько выгоды, сколько это было возможно, учитывая их разное имущественное положение.
Стернли познакомился с Донованом в Цюрихе, где в течение четырех лет изучал лингвистику и иностранные языки. Впервые в жизни увидев настоящего миллионера, снимавшего самый дорогой номер в самом дорогом отеле, он не устоял перед обаянием его сильной личности.
В тот день Стернли зашел в ресторан престижного отеля и заказал чашку кофе — только для того, чтобы посмотреть, как живут сильные мира сего. Сидя за столиком и не спеша потягивая свой остывший капуччино, он вдруг услышал гневные окрики какого-то постояльца гостиницы, приказывавшего клерку сказать по телефону несколько фраз на португальском. Насмерть перепуганный клерк что-то лепетал, проклиная себя за незнание иностранных языков.
Набравшись храбрости — событие, по своей исключительности равнозначное вмешательству сверхъестественных сил, — он подошел к миллионеру и предложил услуги переводчика.
Донован не отпускал его от себя во время всего пребывания в Цюрихе, а когда настала пора переезжать в другое место, попросил сопровождать его в качестве секретаря. Молодой человек увидел в этом предложении заманчивую возможность посмотреть мир и с радостью ухватился за нее.
С тех пор Стернли стал тенью Донована. Обедал за одним столом, спал в соседней комнате, следовал за ним всюду — с совещания на совещание, из города в город и с континента на континент.
Секретарь, переводчик и референт, незаменимый исполнитель многих деловых поручений Донована, он вскоре превратился в ходячую записную книжку — точнее, живую энциклопедию миллионера, — но так и не стал его другом.
Он никогда не брал отпусков: не умел распоряжаться даже самим собой. Лишь однажды, когда серьезно заболела его мать, он попросил разрешения навестить ее.
Донован неохотно согласился. Тогда Стернли попросил денег на поездку в Европу, и Донован потребовал у него долговую расписку на пятьсот долларов.
Разумеется, Стернли рассказал мне далеко не все. О многом он был вынужден умолчать, да и больничные условия не располагали к долгим словесным излияниям. Я мог только догадываться, что именно он не посмел или не успел поведать.
Один раз он влюбился. По иронии судьбы — в супругу Донована, Екатерину. Вероятно, она была красивой женщиной, одинокой и несчастной. Екатерина не старалась обольстить застенчивого юношу; думаю, она и не подозревала о его тайных чувствах.
Что касается Стернли, то он не мог слишком долго бороться с угрызениями совести. Ему было тяжело сознавать, что в его безупречной работе наметился разлад, грозящий неприятностями всем трем заинтересованным сторонам: ему, Доновану и бизнесу.
Не выдержав этого душевного конфликта, он попросил Донована освободить его от лежавших на нем обязанностей.
Донован тут же повысил ему зарплату. Таково основное правило бизнеса: все недоразумения происходят из-за денег и улаживаются деньгами. Однако Стернли пожелал сознаться в своем преступном влечении.
«Стало быть, вы втюрились в Екатерину, — выслушав его, резюмировал Донован. — Как она реагировала на это?»
Разумеется, Стернли и не думал говорить об этом с миссис Донован. Одну христианскую заповедь он уже нарушил, на вторую у него просто не хватило бы духу.
«Если вы не разговаривали с ней, то я не вижу никаких причин для увольнения», — благодушно заметил Донован. И, подумав, добавил: «Так же, как и для повышения зарплаты».
Таким образом, инцидент был исчерпан, причем в выигрыше остались Донован и его бизнес, а в проигрыше — Стернли. Он впал в еще большую зависимость от своего шефа.
Через несколько месяцев Екатерина Донован умерла.
Рассказывая обо всем этом, Стернли не производил впечатления человека, склонного изливать чувства первому встречному. Он всего лишь излагал факты — спокойным, деловитым тоном. Только изредка, вспоминая о чем-нибудь особенно грустном, снимал очки и с виноватой улыбкой протирал их кусочком замши.
Если он хотел вызвать жалость к себе, то ему это удалось. Однако в гораздо большей степени он затронул другие мои чувства. Из его рассказа я почерпнул столько сведений о Доноване, сколько не узнал о самом Стернли.
Я понял, что биография Донована, перепечатанная в газетах и журналах, была такой же выдумкой, как и все заметки обо мне, появлявшиеся на страницах бульварных изданий. Стернли помог мне увидеть истинное лицо своего бывшего хозяина.
Мне хотелось постичь природу человеческого мозга. Для этого нужно было узнать, как наши желания — каждое пережитое чувство, каждое явное или тайное стремление — сказываются на процессах, происходящих в центральной нервной системе.
