Я мог шевелить пальцами, приподнимать руки и немного сгибать ноги.
Дженис с тревогой смотрела на меня. Она еще не знала, что я уже пришел в сознание. Мои глаза были по-прежнему закрыты.
— Больно? — тихо спросила она.
Я еще раз прислушался к своему телу. Мне почему-то казалось, что я не лежу, а парю в воздухе — словно мою спину не сдавливали двадцать фунтов гипса, а поддерживали чьи-то заботливые руки.
У меня было странное ощущение. Какой-то бестелесности. Не знаю, как еще назвать то, что я испытывал.
Судя по всему, наркотиков мне не давали. Голова не кружилась, во рту не было горького привкуса, который бывает после анастезии.
— Нет, не чувствую, — наконец сказал я.
Мои слова встревожили ее даже больше, чем если бы я закричал от боли.
— У тебя травма спинного мозга, — с дрожью в голосе произнесла она.
Я открыл и снова закрыл глаза. Если не вышло какой-нибудь ошибки с диагнозом, сейчас я должен был испытывать адские муки. Дженис потянулась к звонку, чтобы вызвать врача, но я остановил ее.
— Я могу шевелить пальцами рук и ног, — сказал я. — Значит, я не парализован. Боли нет по какой-то другой причине. Мне давали наркотики?
Ответ был ясен заранее. Я оказался прав — она покачала головой.
— Когда ты лежал без сознания, твое тело содрогалось от боли, — сказала она. — Четыре часа, без передышки. Очевидно, боль была ужасная.
Теперь Дженис говорила спокойным тоном. Она сообщала обстоятельства дела, как один врач — другому. Дженис достаточно хорошо разбиралась в медицине, поэтому мое поведение не могло не встревожить ее. Травмы спинного мозга обычно сопровождаются невыносимой болью.
— Что со мной случилось? — спросил я.
— Банальнейшее происшествие, — без тени улыбки ответила она. — Ты оступился и упал в яму. А затем экскаватор высыпал на тебя целый ковш земли.
Она неплохо выглядела — гораздо лучше, чем дома. И ей очень шел белый медицинский халат. Я подумал, что ее прежний анемичный вид объяснялся не болезнью, а нашей неустроенной семейной жизнью.
— С каких пор здесь стали выдавать пациентам одежду, предназначенную для медицинского персонала, — спросил я, разглядывая ее свежевыглаженный накрахмаленный халат.
— Мне разрешили ухаживать за тобой, — произнесла она с какой-то странной интонацией в голосе.
Я присмотрелся к ее лицу, освещенному настольной лампой.
Глаза Дженис сейчас были необыкновенно красивы — темные, огромные. Не такие, как раньше.
Впрочем, мне все вокруг казалось неестественно преувеличенным. Тени громоздились на стенах, словно контуры чьих-то гигантских фигур. Простыня, покрывавшая гипс, вздымалась, как огромная заснеженная гора.
Дженис осторожно поправила ее, чтобы я мог видеть противоположную стену.
Мне было приятно, что в трудную минуту Дженис оказалась рядом со мной. Я бы не возражал, если бы она решила побыть здесь немного дольше, чем положено медицинским сестрам.
Я снова закрыл глаза.
И уже в следующее мгновение меня оглушила жуткая, ни с чем не сравнимая боль.
Гипсовый бандаж вдруг отяжелел, превратился в тонны чугуна, безжалостно сдавившего мое тело. Руки непроизвольно сжались, ногти вонзились в ладони.
— Кодеин! Немедленно!
Если бы у меня были силы, я бы молил Бога, чтобы она поняла меня. Своего голоса я не слышал: в моих ушах стоял какой-то чудовищный гул, поднимавшийся откуда-то снизу, из самого позвоночника.
Я знал, что от этой боли нельзя избавиться, даже лишившись сознания, — она настигает человека всюду, в любом состоянии. Мне некуда было деться от нее. И знание об этом многократно увеличивало мои мучения.
И было еще кое-что, странным образом усугублявшее страдания, — все та же бессмысленная фраза: «Во мгле без проблеска зари он бьется лбом о фонари и все твердит, неисправим, что призрак гонится за ним».
Боль прекратилась так же внезапно, как и началась. Я открыл глаза и увидел Дженис, склонившуюся надо мной. Она губкой вытирала пот с моего лба. Я снова почувствовал себя легко и свободно — появилось прежнее ощущение бестелесности, блаженного парения в воздухе. Ничто не напоминало о перенесенной боли.
Отворилась дверь, в комнату вошел врач. Следом за ним медсестра вкатила столик со склянками и инструментами.
— А вот и мы, — с профессиональной бодростью произнес врач. — Боль еще не прошла?
Он подошел к лампе и стал наполнять шприц морфием.
— Спасибо, в наркотиках нет необходимости, — спокойно сказал я.
Мужчина застыл с поднятой рукой.
— Болевые ощущения не могли так быстро пройти, — каким-то неуместно-назидательным тоном изрек он.
— Я и сам удивлен, — признался я, с недоумением оглядывая собственное тело.
Удивительное дело, но я абсолютно ничего не чувствовал — ни рук, ни ног, ни даже своего поврежденного позвоночника! Как будто от меня остался один только мозг, бесстрастный и сосредоточенный на себе самом.
— Не будете возражать, если я проверю ваши сенсорные рефлексы?
Он осторожно воткнул кончик иголки в мой локоть, но я и тут не испытал боли.
Вообще никакой, как при спинальной анастезии!
— Послушайте, а вы уверены, что диагноз поставлен правильно? — спросил я.
Вместо ответа он с укоризной покачал головой — осуждал попытку подвергнуть сомнению его профессиональную репутацию.
Я закрыл глаза. Мне хотелось хорошенько обдумать, что же произошло со мной. Я слышал, как врач о чем-то шептался с Дженис. Затем скрипнула дверь, в комнате наступила тишина.
Как только он ушел, я попросил Дженис позвонить Шратту.
Она в нерешительности посмотрела на меня, и я повторил свою просьбу.
Через несколько минут моя рука сжимала телефонную трубку.
— Как себя чувствуете, Патрик, — услышав мой голос, обрадовался Шратт. — Дженис рассказала мне о вашей травме.
Дженис стояла у окна, повернувшись ко мне спиной.
— Я хочу задать вам один вопрос, — медленно произнес я, мысленно готовясь к возвращению боли. — Вы не заметили ничего необычного в деятельности мозга? Я имею в виду не все время, а только последние сорок восемь часов.
Он ответил не сразу.
— Видите ли, Патрик… — наконец сказал он. — Мне не хотелось расстраивать вас, пока вы не совсем оправились, но складывается впечатление, что у него сильный жар. Не понимаю, почему он так ведет себя. Температура то резко поднимается, то падает — это когда он засыпает.
Внезапно боль обрушилась на меня с удвоенной силой. Мне показалось, что я не вынесу ее. Она пронзила каждую кость моего тела — даже череп, от висков до затылка. Его как будто распирало изнутри.
