Стернли повернулся ко мне, и я вдруг понял, что он был не таким старым, каким показался мне в первую минуту. Ему едва ли исполнилось даже пятьдесят пять лет — а старили его седина, ученый вид и обходительные манеры.
— Так чем же могу служить вам, доктор Кори? — спросил он.
Я немного смутился, но в конце концов любопытство взяло верх.
— Гм… Мистер Стернли, не могли бы вы рассказать мне о Роджере Хиндсе?
Он рассеянно посмотрел на меня — тем взглядом, который вообще свойственен близоруким людям. Затем улыбнулся.
— Это имя Уоррен использовал на одном банковском счете, сказал он. — Мне приходилось заниматься этим депозитом. Я даже помню сумму первого вклада. Тысяча пятьсот тридцать три доллара восемнадцать центов. Уоррен ценил мою способность держать в памяти даже то, что не имело для него большого значения.
— Вы хотите сказать, никакого Роджера Хиндса на самом деле не существует? — спросил я.
— Не знаю. Во всяком случае, я его никогда не видел и не получал от него никакой корреспонденции для Донована. Хотя Уоррен интересовался всеми людьми с таким именем, даже собирал информацию о каждом из них. Понятия не имею, зачем он это делал. Кстати, один человек из семьи Хиндсов недавно получил широкую известность. Вы о нем не читали? Его обвинили в убийстве. Жестоком и в то же время хладнокровном. Оно было совершено первого августа этого года, в девять тридцать вечера.
Он двумя пальцами коснулся лба.
— Я никогда не забываю того, что слышу или встречаю в газетах, — извиняющимся тоном произнес он. — Кирилл Хиндс! Сейчас он содержится в тюрьме штата, если это представляет для вас какой-нибудь интерес.
Мне вдруг показалось, что я окончательно запутался в хитросплетениях реальности и почти в сверхъестественных обстоятельствах моего эксперимента — словно потерял какую-то путеводную нить. Я уже не знал, где кончаются мои мысли и начинаются приказы Донована.
— Он не упоминал этого имени, — признался я.
Стернли не спеша достал из стола линзу от очков, поднес к правому глазу и внимательно посмотрел на меня. Я понял, что противоречу самому себе. Если Донован не говорил мне о Хиндсе, то откуда я мог узнать его имя?
Я встал.
Стернли протянул мне свою тонкую руку.
— Благодарю вас, доктор Кори. Было очень любезно с вашей стороны занести мне эти деньги. Но не следует ли нам поставить Говарда Донована в известность об этом подарке? Ведь как наследник он вправе возражать против такой расточительности.
Мне вовсе не хотелось, чтобы Донован-младший и его адвокаты узнали, где я взял эти пять тысяч долларов. Поэтому я солгал:
— Говард не имеет никакого отношения к ним. Они лежали в конверте, который передал мне Уоррен Донован. На конверте было написано ваше имя.
Это прозвучало не очень убедительно, но уличить меня во лжи было невозможно.
— Словом, большое вам спасибо, — глядя куда-то в сторону, сказал Стернли. — Если я по какому-либо делу понадоблюсь вам, дайте мне знать, и я сделаю для вас все, что в моих силах. Не стесняйтесь обращаться ко мне, свободного времени у меня предостаточно. — Он вздохнул и снова рассеянно взглянул на меня. — К сожалению.
Он взял меня под локоть и повел к выходу. Внезапно я почувствовал, что Донован пытается подать мне какой-то сигнал.
— Да, я должен забрать у вас ключ, — уже в дверях сказал я.
Стернли посмотрел на меня — пытливо, изучающе. Как будто удивленный тем, что я лишь перед уходом заговорил о таком важном деле.
— Какой ключ? — отпустив мой локоть, спросил он.
Я вынул из кармана вчетверо сложенный листок с его именем и рядом цифр, следовавших за ним. Он взял бумагу, развернул и поднес к самому носу. Затем медленно поднял глаза. Его лицо выражало крайнее изумление.
— Почерк Уоррена Донована, — пробормотал он и заковылял в комнату.
Через минуту он вернулся, держа в руке ключ, маленький и плоский. Такие обычно применяются в банках, для личных сейфов.
Встревоженный странными приказами мозга, я вышел из дома и побрел к центру города. Донован все чаще ошибался: то ли по рассеянности, то ли по забывчивости. Он заставил меня написать номер депозитного ящика, но ни словом не упомянул о ключе. Если бы я ушел от Стернли чуть раньше, цель моего визита осталась бы не достигнутой — трудно было предположить, что он послал меня к своему бывшему секретарю только для того, чтобы я передал ему пять тысяч долларов.
Достав записную книжку, я записал дату и приблизительное время получения предыдущих инструкций — ночь на двадцать третье ноября, после полуночи. Мне хотелось спросить Шратта, не заметил ли он каких-нибудь отклонений в жизнедеятельности мозга, пришедшихся на это время. Не заболел ли мой подопытный? Не началось ли у него умственное расстройство?
Медленно бредя по городу, я вышел на какую-то улицу, перегороженную по случаю строительных работ. Дорожные рабочие копали канаву. Оглушительно ревели экскаваторы, мерно вздымались и опускались их когтистые ковши. Пыль стояла столбом.
Я шел, не глядя под ноги. Сосредоточившись на мыслях о Доноване, пытался выяснить у него, что делать с ключом и номером сейфа.
Донован мог послать мне сигнал, когда ему было угодно, но связь все еще оставалась односторонней — самому мне никак не удавалось установить контакт с ним. Я надеялся, что со временем он обретет достаточную силу, чтобы принимать мои мысли.
Я напряженно думал о Доноване и мысленно умолял его услышать меня.
Внезапно где-то совсем рядом взвизгнули тормоза. Я инстинктивно отшатнулся, и в тот же миг что-то тяжелое ударило меня в спину.
Боли я не ощутил — все чувства заглушил какой-то животный ужас, — но помню, что падение было очень долгим. Затем все погрузилось в темноту.
Очнулся я ночью.
Еще не открывая глаз, я по запаху антисептиков догадался, что нахожусь в больнице. Вокруг были знакомые коричневые стены. Меня положили в клинику «Ливанские Кедры», где я когда-то проходил медицинскую стажировку.
Рядом с моей постелью сидела Дженис. Я негромко застонал, она молча встала и подошла ко мне. Моя шея была тщательно загипсована. Неподвижно лежа в постели, я дюйм за дюймом мысленно обследовал свое тело и понял, что ничего фатального не произошло.
Я мог шевелить пальцами, приподнимать руки и немного сгибать ноги.
Дженис с тревогой смотрела на меня. Она еще не знала, что я уже пришел в сознание. Мои глаза были по-прежнему закрыты.
— Больно? — тихо спросила она.
Я еще раз прислушался к своему телу. Мне почему-то казалось, что я не лежу, а парю в воздухе — словно мою спину не сдавливали двадцать фунтов гипса, а поддерживали чьи-то заботливые руки.
