Она перевернула страницу; тут была реклама какого-то лекарства и…
Изнасилование.
Ничего.
Я знаю, она сказала, что не хочет, но ты всегда можешь определить…
Ничего.
И, наконец, для полной уверенности…
Я могу быть настоящим козлом, когда дело доходит до…
Она сделала глубокий вдох и подняла взгляд на окрашенную в однородный бледно-зелёный цвет стену.
…до этих мерзких торговцев по телефону, которые звонят во время ужина.
Рэйчел улыбнулась, положила журнал, сложила руки на груди и принялась ждать.
— Спасибо, Дэррил, — сказала Сьюзан агенту Хадкинсу, когда он ввёл Оррина Джиллетта в кабинет.
Дэррил кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Сьюзан повернулась к адвокату.
— Мистер Джиллетт, вы весьма торопились покинуть здание сегодня утром, — она по-прежнему сидела в кресле на колёсиках за столом в форме почки. Джиллетт занял место напротив.
— Да, как я и сказал, у меня была встреча. — Он посмотрел ей в глаза и добавил: — Важная встреча.
— Мне очень жаль, — сказала Сьюзан тоном, который, как она надеялась, даст понять, что это не так; она до сих пор была зла на этого клоуна. — И всё же позвольте задать вам несколько вопросов. Вы можете сказать, что вы делали в больнице?
— Я навещал друга, моего партнёра по юридической фирме. Он вчера попал в аварию.
— И где вы были в момент, когда погас свет?
— В коридоре. Я только что вышел из палаты моего друга.
— И скажите, мистер Джиллет, не испытывали ли вы чего-либо необычного начиная с 11:06 сегодня утром?
— Испытывал, — сказал он. — Агент Секретной Службы наставляла на меня пистолет.
Сьюзан поневоле восхитилась его дерзостью. Она позволила себе лёгкую улыбку.
— Я имею ввиду, помимо этого.
— Нет.
— Никаких необычных мыслей?
Джиллетт прищурился.
— О чём вы говорите?
— Именно об этом: какие-нибудь неожиданные видения, или воспоминания, или… ?
— Это очень странный вопрос, — сказал Джиллетт.
— Да, это так, — ответила Сьюзан. — У вас есть на него очень странный ответ?
Джиллетт развёл руками.
— Что вы хотите, чтобы я сказал?
— Ну, в здании находится президент Джеррисон, и…
— Да, я знаю.
Сьюзан пропустила было эту фразу мимо ушей; в конце концов, в больнице множество телевизоров и сотни смартфонов, с помощью которых можно получать новости, не говоря уж о докторах и медсёстрах, сплетничающих о происходящем. Но что-то в тоне, с которым Джиллетт произнёс «Я знаю» остановило её.
— Откуда? — спросила она. — Откуда вы это узнали?
Он выглядел так, будто в нём происходит какая-то внутренняя борьба — пытался решить, как многим он может поделиться. Она снова спросила:
— Как именно вы об этом узнали?
Наконец, Джиллетт кивнул.
— Ладно, хорошо. Вы упомянули видения. В общем, было такое — я словно бы в коридоре, и президента везут в хирургию. Я был… у меня был пистолет, но я вам клянусь, мисс Доусон, я не имею никакого отношения к тому, что случилось с президентом. Там ещё были два человека на каталках, пожилой мужчина и женщина помоложе, и ещё медсестра — простите, очень фигуристая медсестра — и…
Сьюзан на мгновение задумалась. С двумя пациентами в коридоре был охранник; она уже узнала, что у этих двоих была запланирована операция по пересадке почки, и охранника вызвали на случай, если они начнут возмущаться тем, что их выпнули из операционной, чтобы освободить её для Старателя. Она заглянула в свои записи в поисках имени охранника.
— Иван Тарасов — вам это имя что-нибудь говорит?
— Да, — сказал Джиллетт. Потом, оживлённо: — Да! Не знаю, откуда, но я знаю о нём всё. Он работает здесь охранником четыре года, у него жена Салли и трёхлетняя дочь Таня.
Сьюзан задала ему ещё несколько вопросов, чтобы удостовериться, что он связан с Тарасовым. Когда она закончила, Джилетт спросил:
— Так что, теперь я могу покинуть больницу?
— Нет, — ответила Сьюзан. — Простите, но вам придётся здесь задержаться.
— Послушайте, если вы не собираетесь предъявить мне обвинение…
— Мистер Джиллетт, — резко оборвала его Сьюзан, — Я не обязана предъявлять вам обвинение в чём бы то ни было. Это дело касается национальной безопасности. Поэтому вы будете делать то, что я вам скажу.
Эрик Редекоп шёл по вестибюлю больницы и больше всего на свете хотел оказаться дома. Он был измотан и…
И, будь оно проклято, продолжал читать воспоминания Дженис Фалькони. Он этого не хотел. Совершенно не хотел. Да, ему льстило — и стало приятной неожиданностью — что она находит его привлекательным. Но он чувствовал себя словно подглядывающим за ней, за её жизнью, словно какой-то извращенец. То, что они оба работали в больнице, ещё больше ухудшало дело: здесь так многое оказывалось триггером для обращения к её воспоминаниям. Вот эта краска на стене коридора: он никогда раньше толком её не замечал, но она много раз останавливалась и рассматривала её. Конечно: он ведь знает, что у неё душа художника. А вот этот санитар, что идёт навстречу, имени которого он никогда не знал — это Скотт Эдвардс, который всё время старался попасться Джен на глаза.
Ему не нужно было знать всё это. Ему не нужно было знать даже часть. Но он знал всё: на каждый вопрос, о котором он задумывался, ответ моментально появлялся у него в голове. Сколько она зарабатывает, когда и где она потеряла девственность и — о Господи — что она чувствует во время менструальных спазмов. Он не задумывался об этом — какой мужчина задумывается? — однако вид настенного календаря вон там вызвал в памяти информацию о том, что её период только что завершился и это привело к воспоминанию о болях.
Он пытался не думать ни о чём слишком интимном, но это оказалось невозможно. Когда он приказывал себе не интересоваться её сексуальной жизнью, это имело такой же эффект, как интересоваться её сексуальной жизнью: немедленно вызвало воспоминания о ней и её муже Тони и…
Проклятье.
Тони, проталкивающийся в неё, хотя она ещё сухая…
И его неспособность удержаться от практически немедленной эякуляции.
И то, как он скатывается с неё, и укладывается набок, полностью игнорируя её после акта, оставляя её печальной, разобиженной и неудовлетворённой, и…
Чёрт, чёрт, чёрт! Он не хочет знать ничего из этого, и…
А теперь он проходит мимо женского туалета, и…
