— Хоть сейчас в круиз на Альфу Центавра, а?.. — улыбнулся Хам. — Усиленно рекомендую!
— Пожалуй, — согласился Илья. — Но яхта, наверное, стоит не меньше.
— Даже больше. Но тебе и яхта будет вполне по средствам.
— После ещё одной такой командировки?
— Раньше! Ведь я же сказал: твой отчёт изучается. Семьсот терабайт это лишь начало. Аванс… И скажу больше: поспеши с покупкой яхты! С началом эксплуатации нового источника воленергия обесценится.
— Уже есть рекомендации?
— Предварительные. Но уже теперь ясно, что работа предстоит минимальная, а результаты ожидаются просто фантастические. «Плоский мир», как ты его называешь, — это готовый плацдарм для проникновения в новый источник. Почти готовый — по крайней мере, в Восточных Пределах.
— А моральная переориентация?
— К чему? Ведь ты был там. Ты всё видел своими глазами. И более того: всё, что ты видел, ты подробно и глубоко изложил в отчёте. Прочти свой отчёт без той самой слюнявой главы, и ты убедишься, что нам не придётся привносить ничего нового. Они сами всё изобрели, не догадываясь, зачем. И любое их изобретение можно использовать: ислам, коммунизм, расовые теории… Всё, что объединяет одних аборигенов против других. Всё, что взывает к жертвенности и бездумному подчинению. Всё, вплоть до армейских уставов и воровских законов.
— Да, — сказал Илья, поднимаясь. — Я действительно устал, Хам. Это тупиковая реальность. Извини за неурочный визит.
— Я всегда рад тебя видеть, — возразил Хам.
Но он сказал ещё не всё, что хотел сказать, и не отпускал Илью. В числе прочих своих достоинств Хам славился деликатностью, поэтому Илья догадывался, что именно ещё не сказано. И опустил глаза, чтобы помочь Хаму.
— Тебя сбило с толку то, что у них есть любовь, — осторожно проговорил Хам.
— Меня сбило с толку то, что у них есть неразделённая любовь, — уточнил Илья. — Что, оказавшись неразделённой, она всё-таки продолжает быть.
— Но становится в чём-то сродни исламу, — с облегчением закончил Хам. — Взывает к жертвенности и до бездумия подчиняет.
— Этого я не заметил.
— Ещё бы! Это заметно только со стороны.
При такой постановке вопроса спорить было бессмысленно.
— Анашу он зарубил сразу, как только ты захрипел, — рассказывал знаток астрономии. — Двумя пальцами зарубил. А вот до главаря не успел добраться. Может, без очков плохо видел, а может, я помешал. Автоматная очередь в упор — это, я тебе скажу… Словом, стошнило меня, да так, что еще неизвестно, от кого было больше вони — от меня или от Антоши…
Они сидели в пыльном скверике армейского госпиталя. На круглых плечах молодого человека (звали его, кстати, Лев, а фамилия была и вовсе неподходящей — Тихоня) топорщился крахмальными складками белый халат, ставший от частых стирок и южного солнца жёлтым. Илья был в застиранной и тоже жёлтой гимнастёрке образца сорок пятого, в таких же галифе без тесёмочек на манжетах и в шлёпанцах.
Излюбленной позе Льва не хватало завершённости: только левую руку он держал между колен. Правая же, кисть которой была забинтована до самых кончиков пальцев, висела на перевязи.
А всего скверика было — три чахлых кустика, но в плоском мире не было и таких. И не было ни у кого в плоском мире таких живых и подвижных ореховых глазок, как у Льва Сергеевича Тихони. Смотреть в эти глазки было одно удовольствие.
— …и получается теперь, что главарь — никакой не главарь, а самая главная жертва полоумных бандитов, не знавших, чего хотят. И в лейтенанта не он стрелял, и вагон не он отцеплял, зато из всех пассажиров только он да мы с тобой подверглись прямому насилию со стороны банды. Ехал зайцем — вот и все его прегрешения перед законом.
— Погоди-погоди, — сказал Илья. — Или я что-то пропустил, или… Почему жертва?
— Ну, я же тебе говорю! Антошу он расстрелял в клочья в порядке самозащиты. Я от них не отстреливался, потому что, если бы и отстреливался, то в темноте не видел, от кого, и опознать всё равно не смогу. В вагоне главаря никто не видел. Он ведь Антошу послал — Антоша теперь и есть главарь банды. Поди проверь.
— А остальные что говорят?
— Кто «остальные»? Пассажиры только и видели, как нас с тобой под конвоем водили — сначала туда, потом обратно. А бандиты на святого Илью молятся, и кроме этих молитв ничего из них вытянуть не удаётся… Словом, спецназ прибыл вовремя, аккуратно вмешался и прекратил безобразие. Жертв среди гражданского населения нет. Слава Советской Армии.
— Ну и ладно, — сказал Илья.
— Ладно так ладно, — разочарованно протянул Лев.
— А что, ещё не всё?
— Всё, всё, не бойся. О твоих фокусах я не стал рассказывать. Во-первых, всё равно бы никто не поверил, а во-вторых, каждый человек имеет полное право зарыть свой талант в землю. Но если хочешь знать моё мнение, то твоей способности цены нет.
— Это смотря на каком рынке, — усмехнулся Илья.
— Тоже верно.
— Да и самой способности уже нет, — добавил Илья.
— Хм, — сказал Лев.
— Правда, нет. Вот я смотрю тебе в глаза — и ничегошеньки не происходит.
— А что должно?
— А должен ты пасть передо мной на колени и восславить меня, святого Илью, великого и непогрешимого. Знать, что пути мои неисповедимы, что истина только на этих путях, и что свет её близок… Примерно так.
— Поня-атно. То-то ты глаза прятал… И что — все падали?
— За одним исключением. Кстати, ты говоришь, в лейтенанта стреляли. А…
— Дважды. Но попали только один раз, и то не очень. Прицел помешал. Ты пробовал стрелять из снайперской винтовки в вагонном тамбуре?.. И, если вопрос о лейтенанте кстати, то я знаю, как зовут твоё исключение. Она мне утром бюллетень выписывала. И подробно расспрашивала, при каких обстоятельствах её муж получил сквозное ранение в мышцу левой руки. А узнав, что из снайперской винтовки, вздохнула так, будто с этим лейтенантом спецназа уже ничего не случится. И для меня эта её уверенность — самая большая загадка!
— Для меня тоже, — улыбнулся Илья.
