Дым сигареты переплетался с парами дыхания причудливыми спиралями.
— Пррривет, — рыкнул он, не выпуская сигарету.
— Угу, — глухо отозвался я. — Тебя вот только тут и не хватало.
— Верррно, — проворчал он. — Меня и не хватало.
— Не хватало для чего? — на всякий случай спросил я.
— Для цельной картины, — хмыкнул он, снова затянулся и закашлялся, пуская дым из ноздрей и ушей. — Считай, что я — часть тебя. Та частичка, которая против, но ничего сделать не может. Та, которая не захотела быть Зимним Снайпером.
— А я разве хотел? — мысли колыхались, но никак не могли сложиться в что-то определённое, будто для цельной картины, действительно, чего-то не доставало.
— Тогда чего терзаешься? — в свою очередь спросил волчонок. — Давно уж избавился и от дублёнки, и от трости. Но продолжаешь грызть душу. Зачем?
— Но почему я им был? — мне казалось, что волчонок сумеет объяснить всё, как положено.
— Был, был, — кивнул волчонок. — Думай так, если тебе легче. Но сначала ответь, кто ты сейчас: Дед Мороз или Зимний Снайпер?
— Не знаю, — растерялся я.
— В этом-то и дело, — сказал волчонок и чихнул так, что сигарета ракетой вылетела из пасти.
Серое Ухо, кряхтя, слез с бака пошарил среди картофельной кожуры, выудил не успевший погаснуть окурок и сел рядом.
— Так кто ты? — сердито спросил он.
— Дед Мороз, — торопливо ответил я. — Вернее, хочу им быть.
— А что тебе мешает? — вкрадчиво уточнил он.
— Прошлое Зимнего Снайпера! — открыл я душу. — Мне кажется, что если я надел униформу Снайперов, значит, успел кому-то что-то пообещать. А теперь ещё мучаюсь от того, что не только не выполнил обещанное, но и стал предателем. Даже двойным.
— Минус на минус даёт плюс, — холодно отозвался волчонок.
Он снова затянулся и изошёл ужасающим кашлем.
— Бросай курить, — предложил я ему.
— А ты бросай быть Зимним Снайпером, — предложил он в ответ.
— Но… — начал я.
— Не начинай, — грубо оборвал он. — Если ты — Снайпер, отстреливай дедов с мешками. Если — Дед Мороз, доказывай правоту перед Новым Годом. Пока ты плачешься в темноте и одиночестве, никому от этого ни холодно, ни жарко. Никому ни плохо, ни хорошо. Плохо лишь тебе, и виноват в этом только ты сам.
На этот раз от кашля его скрутило. Когда он поднял морду, в глазах стояли слёзы. Ему тоже надо было куда-то идти и кому-то чего-то доказывать. Только он всё держал в себе. Он уже давно решил никогда не обижаться на судьбу. Но не обижаться на судьбу не значило — не обижаться вообще.
Серое Ухо нырнул в туман. Ему стало со мной скучно.
„Ладно, — сказал я, поглядывая на мусорный бак, — Кому как, а мне Дедом Морозом быть интереснее. Давайте-ка новый мешок. Или выпускайте на арену, где я наконец встречу Новый Год. Встречу, как следует“.
Я потёр руки, постучал пальцами по костяшкам, погладил эти жёсткие бугорки, готовые отстаивать правоту красношубой армии.
Словно испугавшись, мусорный бак исчез. И резко посветлело, словно у соседнего дома включили фонарь. Потом свет поутих.
Ода Набунага.
Минус три секунды. Небольшой запас, за который можно пропеть ещё одну хвалебную песнь. Пою её тебе, воин из воинов. Тот, чья душа ушла в Буси До Путь Воина. Наверное, обидно — сделать всё, чтобы пробиться к великой цели, а оказаться подло убитым. Ты так и не узнал, что всё получилось. Ты не увидел тех, кто пошёл за тобой. По твоей дороге.
Ты не верил ни в богов, ни в злобных духов. И Новый Год не имел над тобой власти, но и подарков тебе тоже не полагалось. Правда, зачем они, подарки? То, что тебе требовалось, ты забирал сам.
Слава тебе, входящий в сословие людей с двумя мечами. Обращается к твоей милости недостойнейший из недостойнейших. Обращается с просьбишкой, которую исполнить — раз плюнуть. Зачем теперь тебе два меча? Поделись со страждущим. Помоги и ему прорваться к сверкающей цели. Ты должен понять меня. Твои планы тоже казались полнейшей ерундой, но превратились в историю. Ты поставил свою славную подпись остроотточенным клинком. Дай же мне это перо, чтобы и я мог расписаться. Чтобы, взглянув на него, мои недруги призадумались, а стоит ли вставать у меня пути?
Как славно, что всезнайки-японоведы или как их там остались далеко-далеко. Мы с тобой говорим не на языке понятий, а на языке чувств. И если я случайно опозорюсь, обозвав твой великий меч саблей, моя голова не покатится в ближайший овраг.
Впрочем, тут нет даже оврагов…
Только ты и только я. И невидимая ниточка, которая держит эту связь ровно три секунды.
Дай же мне хоть что-нибудь из своих запасов.
О! Я вижу сундучок. Я могу прикоснуться к отполированным временем доскам. Я могу наслаждаться узорами окантовки. И откуда-то я знаю, что ты называл его ёрои карабицу. Я так услышал, и если ошибся, то не гневись. Пианист играет как умеет.
Что же прячется за деревянными стенками? Может быть оги — складной веер, который так легко спрятать и который оборачивается надёжным оружием… для тех, кто постиг искусство им управлять. Нет-нет, дай мне что-нибудь попроще.
Но одно я знаю точно. Умадзура, если она там есть, останется тебе. Я больше не хочу надевать маски. Мне надоел злобный карнавал. И облик Зимнего Снайпера я успел примерить. Ты презрительно кривишься, указывая на мою шубу. Нет, уважаемый, Дед Мороз — это уже не маска. Это уже я сам. Этого не отнять.
И защитную накидку — хоро — тоже примерять не буду. Шуба, которая тебя так насмешила, защитит не хуже. Потому что я верю в неё. Как верю в то, что сейчас разговариваю именно с тобой. С тобой, не верившим в бога, но ставший богом для многих и многих тысяч.
Как там было написано…
„Неважно, веришь ли ты в бога. Важно, верит ли он в тебя“.
Поверь, ну, пожалуйста.
Удели мне внимание на три секунды. Больше не требуется.
И дай, дай же мне поскорее то, чем можно сражаться.
Ага! Ты услышал, сундучок уже у моих ног. Остаётся только нагнуться…
Что? Кто сказал, что три секунды закончились?..
Сундучок заволакивается туманом. Отчаянным рывком я пробиваю доски, не веря, что могу…
Туман. Белый туман скрывает весь мир…
…А потом подул сильный ветер. Такой, что пришлось согнуться, будто перед троном великого владыки.
И передо мной во всей красе предстал Новый Год.
К двенадцатой ступеньке
Пришел старик седой,
На первую ступеньку
Встал парень молодой…
Я не могу описать его. Думаю, если бы мне оставалось до полуночи не три, а десять секунд или одна-единственная, он бы выглядел как-то иначе. Может быть, вишней в кадушке, обмотанной сверкающей мишурой. Может быть, заброшенным особняком, украшенным веточками омелы, по которой пляшут огни Святого Эльма. Может быть, скрюченной сосенкой, посреди заснеженной поляны. А так… не приходит на ум ничего определённого.
