«Мой Лизочек так уж мал, так уж мал, — пела она на благотворительных вечерах, — что из скорлупы яичной фаэтон себе отличный…» После гимназии она уехала из города, училась в Петербурге на каких-то музыкальных курсах и вернулась к отцу года полтора назад.
«…за-а-казал, за-а-казал!»
В центре зала Калугин подхватил Лизочка под руку и подвел к тому столику, где за бутылкой «Редерера» сидел молодой человек в зеленом пиджаке.
«Боже мой, ну где же я его раньше видела?»
Молодой человек встал, отодвигая стул для дамы, и Лера вспомнила наконец: «У Желоховцева!»
Тогда он уже одевался в передней, а они с Костей только зашли. Как же Костя называл его? Кажется, Михаилом, Мишей…
«Точно, у Желоховцева!»
Минут через десять молодой человек поцеловал Лизочку руку и направился к выходу.
Андрей, перекинув папироску в угол рта, поднялся было, но Лера удержала его:
— Не ходите, не надо.
— Почему?
— Сядьте… Я его вспомнила. Он теперь в штатском, и я вспомнила. Костя с ним прекрасно знаком по университету.
Андрей прикусил мундштук, сел.
Зеленый люстриновый пиджак исчез за дверью, и тут же из-за соседнего столика вскочил, неловко откинув стул, длинный нескладный прапорщик.
— Вам в нулик-с? — к нему, загораживая дорогу, кинулся официант.
Он смотрел подозрительно и у груди, как щит, держал пустой поднос. Поднос был тагильский, лаковый. Донце его сияло в свете электрических люстр.
— Деньги на столе, — сказал прапорщик и быстро прошел мимо Леры, на ходу надевая фуражку.
18Федоров появился около пяти часов.
Костя углядел его еще на улице и, быстро отомкнув входную дверь, притаился в темной прихожей, под лестницей. Федоров дал два звонка, потом догадался потянуть дверь. Над головой у Кости посветлели проемы между ступенями.
— Лера! — позвал Федоров. — Валерия Павловна!
Не дождавшись ответа, стал подниматься на второй этаж. Когда отскрипели ступени, Костя повернул ключ в замке, отрезая Федорову пути к отступлению, и тоже двинулся наверх. Он шел по лестнице, стараясь держаться у самой стены, и ступени под ним не скрипели.
— Лера, голубушка! Где вы? — взывал Федоров, переходя из комнаты в комнату.
Едва он добрался до последней, выходившей окнами на соседние дровяники, Костя бесшумно скользнул за ним, замер на пороге. Все это произошло стремительно — одна дверь, другая, третья. Ритм стен, косяков и притолок, странное ощущение распадающегося на комнаты пространства — словно крокетный шар катится через воротца.
Федоров обернулся. Удивленно, по-птичьи, свесил голову набок:
— Я ищу смотрительницу музея…
Он произнес эти олова вдумчиво, с придыханием. Их можно было истолковать примерно так: я честно объяснил свою надобность и теперь жду от вас того же, откровенность за откровенность.
— Вы меня не узнаете? — спросил Костя.
Они встречались мельком года два назад. Если не считать, конечно, той февральской встречи перед кафедральным собором.
— Нет… Мне нужна смотрительница музея. — Видно было, что Федоров начинает беспокоиться.
Он шагнул к двери и вдруг понял, что пройти ему не удастся. Это понимание ясно обозначилось на его лице. Сделав еще один шаг, значительно короче первого, Федоров остановился.
— Если вы меня не помните, — сказал Костя, — тем лучше.
Эта загадочная фраза произвела на Федорова совершенно убийственное действие. Сморщившись, он начал зачем-то отряхивать пальто. Затем вытащил бумажник, неуверенно извлек из него несколько омских пятидесятирублевых билетов.
Костя покачал головой.
Федоров заменил омские билеты царскими, присовокупив к ним несколько керенок.
— Больше у меня ничего нет! — в его голосе прозвучал жалкий вызов.
Косте стало неловко. Двумя пальцами он сжал драхму шахиншаха Балаша, показал Федорову:
— Откуда у вас эта монета?
— Дочь подарила, — с готовностью ответил тот.
Заметно было, что он слегка успокоился, — если речь зашла о монетах, значит, перед ним порядочный человек. Во всяком случае, происшедшие на его брыластом лице перемены Костя объяснил себе именно так.
— Что взял за нее Лунцев? — поинтересовался Федоров. — Он ведь, по правде говоря, изрядный прохвост. Нумизматика сама по себе его не интересует…
— А каким образом она попала к вашей дочери? — спросил Костя, начиная понимать всю нелепость своей затеи.
Федоров уловил в голосе Кости какие-то колебания, и это, видимо, прибавило ему уверенности.
— Видите ли, — наставительно произнес он, — у нас в семье существует традиция. Именинные подарки должны быть не только сюрпризом, но и тайной. А эту монету дочь подарила мне на день рождения.
— Ее одну?
— Еще несколько восточных серебряных монет. Не знаю, где она их взяла. Не говорит! Хотя и спрашивал, разумеется. Думаю, через неделю сама расскажет, не утерпит… А почему вас это интересует?
«У меня еще в запасе дней пять-шесть, — прикинул Костя. — Потом начнется повальное бегство, и тогда все…»
— Нумизматика — это наука наук! — вымученно пошутил Федоров.
«Отпускать его нельзя. Даже если он говорит правду, все равно нельзя отпускать. Непременно проболтается!»
Костя достал браунинг, но постеснялся наводить его на Федорова. Просто держал дулом вниз в опущенной руке.
— Вам придется задержаться здесь до тех пор, пока я не проверю ваше сообщение…
Как это сделать, он и понятия не имел.
Отвел Федорова в чулан. Спросил, задвигая засов:
— Может быть, еще что-то вспомните?
Молчание.
— Вы когда-нибудь слышали о нумизматической коллекции профессора Желоховцева?
Напряженное молчание. Затем тупой малосильный удар ногой в стену.
— В таком случае вы пробудете здесь долго!
«Спросить или нет про блюдо шахиншаха Пероза? Нет, лучше потом спрошу. Все равно от него сейчас ничего не добиться…»
— Вы вор! — Федоров глухо ударился грудью в дверь. — Теперь-то я все понимаю! Это не музей, это осиное гнездо!
Распахнув дверь, Костя с силой швырнул в чулан стоявшее неподалеку пустое ведро. Проговорил сквозь зубы:
— Для надобностей!
Ведро, брякая ручкой, покатилось по полу.
19Выйдя из ресторана, Рысин увидел впереди, шагах в семидесяти, изящную фигурку Якубова. Тот шел по направлению к Покровке. Еще перед войной, следя за неверными мужьями и женами, Рысин пришел к выводу, что такие города, как Петербург или Пермь с их прямоугольной планировкой, идеально приспособлены для слежки. Человек виден на улице далеко, сколько глаз хватает, не то что в Москве, например, где от самого опытного филера скрыться нетрудно. Можно держаться в приличном отдалении, не наступая подопечному на пятки из боязни упустить его.
