– Извини, мой новый друг. Я слишком вымотан, чтобы искать. Но не будь этого, проку от меня было бы немногим больше, – Теллон сделал над собой усилие: – Я слепой.
Он, кажется, впервые сказал о своей слепоте вслух.
– Прости, – в голосе Айка послышалось неподдельное сожаление. Воцарилось молчание, потом он сказал:
– Можно спросить у тебя одну вещь, брат?
– Какую?
– Эти толстые серые очки, что на тебе надеты, – почему слепые начали носить толстые серые очки? Какой от них толк, если ничего не видишь?
Теллон приподнял голову на несколько дюймов:
– Что ты имеешь в виду?
– Я сказал, какой смысл носить...
– Нет! – оборвал его Теллон. – Что ты имел в виду, когда сказал, что слепые стали носить толстые серые очки?
– А! Ну, твои очки – вторые, что я видел за эту неделю. Да, брат... потому я и спросил. Где-то в десяти милях к северу отсюда есть поместье, хозяин которого очень богатый и притом слепой. Мы с Денвером часто лазим через стену, потому что мы оба любим фрукты. Фруктовые деревья там просто стонут под тяжестью плодов; прямо-таки помочь им облегчиться – сам бог велел. Конечно, там собаки, но днем...
– Очки, – прервал его Теллон. – Что ты говоришь об очках?
– В том-то и дело, брат. На этой неделе мы видели слепого. Он гулял в саду, и на нем были очки вроде твоих. А теперь... теперь до меня дошло, что он двигался, как зрячий!
Теллона охватило волнение:
– Как его зовут?
– Не помню, – ответил Айк. – Я только слышал, что он вроде бы в родстве с самим Арбитром и что он математик или наподобие того. Но я не помню, как его зовут.
– Его зовут Карл Жюст, – нетерпеливо сказал Денвер.
– Почему ты об этом спрашиваешь, брат? – хихикнул Айк. – Он тебе друг, что ли?
– Не совсем, – холодно ответил Теллон. – Скорее, я друг его семьи.
За то, чтобы поработать у Теллона проводником, Айк запросил сто часов.
Сумма несколько шокировала Теллона. За два года на Эмм-Лютере он успел свыкнуться с радикальной «финансовой демократией», введенной правительством вскоре после своего прихода к власти в 2168 году. В своей первоначальной, наиболее чистой форме она предписывала, что любому человеку за один отработанный час, независимо от рода его занятий, следует платить одну денежную единицу, называемую «один час». Как и лютеранская единица времени, один час делился на сто минут. Наименьшей монетой была четверть – одна четвертая минуты, или двадцать пять секунд.
Когда улеглось возбуждение, вызванное новым, не зависимым от Земли, статусом, Гражданский Арбитр счел необходимым значительно преобразовать систему оплаты труда. В закон были добавлены статьи о сложных коэффициентах, позволявшие тем, кто путем самосовершенствования увеличивал свой вклад в экономику, получать за работу больше одного часа в час. Но коэффициент «три» был абсолютным максимумом, и поэтому на Эмм-Лютере было очень немного крупных частных корпораций – стимулирование было ограничено, как и замышлял Арбитр.
Чтобы приблизиться к коэффициенту «три», человек должен был иметь высочайшую профессиональную квалификацию и работать с полной отдачей сил – а тут бездельник и бродяга по имени Айк требовал суммы, которая, по самым скромным подсчетам Тел-лона, соответствовала коэффициенту «десять».
– Ты сам знаешь, что это безнравственно, – сказал Теллон, гадая, есть ли у него столько денег. Он забыл пересчитать банкноты в пачке, позаимствованной у «Персидского кота».
– Вот если бы я взял деньги, пока ты спал, и слинял с ними, тогда это было бы и вправду безнравственно.
– Ты наверняка проверил, что деньги у меня есть. Коли на то пошло, сколько там в моем мешке?
Айк попробовал изобразить смущение:
– По-моему, часов девяносто.
– Тогда как же я смогу заплатить тебе сто?
– Ну... там еще радио.
Теллон нервно рассмеялся. Он догадывался, что ему еще повезло. Он был слеп, из-за раны между лопатками при каждом движении его тело немело от мучительной боли. Четверо бродяг играючи могли бы обчистить его ночью, пока он спал; строго говоря, было вообще поразительно, что в обмен на его деньги они намеревались хоть что-то сделать..
– Почему вы так стремитесь мне помочь? Вы знаете, кто я такой?
– Брат, все, что я на самом деле знаю про тебя, следует из твоего акцента, – сказал Айк. – Ты с Земли, а мы тоже оттуда. Здесь было совсем неплохо, пока кучка этих ханжей с Библиями не захватила власть и не лишила человека возможности получать честную зарплату за честную работу.
– Кем ты работал?
– Я? Нет, брат, это не для меня. Здоровье не позволяет. Но разницы-то никакой! Если бы я работал, я все равно не получал бы за это в добрых честных соларах, верно? А вот Денвер трудился – торговал настоящими кусочками Святого Креста.
– Пока фабрику, где он их делал, не прикрыли, правильно я понимаю? – нетерпеливо прервал его Теллон. – Когда ты сможешь проводить меня в поместье Жюста?
– Ну, нам придется пересидеть здесь до конца дня. Когда стемнеет, мы выведем тебя за забор. После этого все зависит только от твоих ног. Конечно, идти нам придется не по Бульварам, но к рассвету мы будем на месте.
«Рассвет, – подумал Теллон, – а если не удастся получить обратно от Карла Жюста свой электроглаз, тогда – последний закат. Интересно, этот человек – отец или брат Хелен Жюст?»
– Хорошо, – сказал он. – Можешь взять деньги.
– Спасибо, брат. Я уже взял.
Идти пришлось всю ночь, и благодаря поддержке Айка Теллон обошелся без электроглаза: последние крохи энергии надо было сберечь для всего того, что ему предстояло в поместье. С ним пошли только Айк и Денвер – один взял его за правую руку, другой – за левую.
Двое его спутников помогли ему пролезть сквозь прикрытую бурьяном дыру в заборе и вывели туда, где вновь начинались тихие улицы. Дорогой Теллон задумался над вопросом как эта порода людей может существовать веками без изменения? Непрерывное развитие человечества, кажется, их не затронуло – они живут и умирают точно так же, как делали это древние бродяги. Если человечество просуществует еще миллион лет, то и тогда, видимо, они сохранятся.
– Кстати, – спросил Теллон, – что вы сделаете со всеми этими деньгами?
– Купим еды, конечно, – ответил Айк.
– А когда еда кончится? Что тогда?
– Там видно будет. Проживем.
– Не работая? – сказал Теллон. – Разве не легче было бы устроиться куда-нибудь?
– Конечно, легче, брат. Работать иногда легче, но я не собираюсь поступаться принципами.
– Принципами! – рассмеялся Теллон.
– Да, принципами. Противно уже то, что не платят добрыми честными соларами. А при этой чокнутой системе дело обстоит еще паскудней.
