- Да, Арденнскую операцию не отнесешь к светлым страницам нашей истории, - задумчиво сказал Эл.
- Еще бы! После триумфального шествия от Нормандии до Брюсселя такой щелчок по носу!.. Ведь за восемь дней наступления немецкие войска расширили фронт прорыва до ста километров и углубились в нашу оборону на сто десять километров. И это не вводя резервы! А какие потери у союзнических войск... Вообще фронт разрезан надвое, и немцы готовят новый удар левым флангом группы армий "Б". Они перебросили туда десять дивизий и одну бригаду. Ты представляешь, что это значит? Нас спасти может только чудо...
- Или русские, - сказал Холидей.
Джим пристально посмотрел на него.
- Ты уже знаешь об этом? Что ж, пожалуй, ты прав. Наше ведомство делает ставку и на дипломатические каналы. Но главное сейчас не в этом. Надо убедить здравомыслящих руководителей рейха, что они выбрали не тот метод для повышения своих акций. Западный фронт должен исчезнуть как таковой. Ты вылетаешь в Швейцарию с паспортом на имя бразильского скотопромышленника Рибейро де Сантоса, - продолжал Джим. - Оттуда переберешься в Берлин, где будешь связующим звеном между нами и ведомством Гиммлера. Он разумный человек, и шеф, кажется, намерен серьезно поставить на эту лошадку.
Холидей молчал.
- Ты, кажется, не рад, Эл? - спросил Джим.
- Отчего же! - сказал Элвис.
Капитану парохода "Померания" было страшно, Под вечер вышел он из Турку с тысячью тонн никелевого концентрата в трюмах и в сопровождении шести кораблей боевого охранения направился в Кенигсберг. Небольшой переход по зимней'Балтике. Ничего особенного для опытного капитана. Если забыть, конечно, о проклятых русских субмаринах. Он не спал ночь, мерил каюту, шагами, иногда выпивал рюмку коньяку. Потом выходил на мостик, с крыла оглядывая два эскадренных миноносца и четыре корабля противолодочной обороны, чьи длинные тела угадывались во мраке, снова уходил к себе и опять мерил каюту шагами, заложив руки за спину. К утру потеплело, ветер угас, море заштилело, и капитан вздохнул, подумав, что субмарине в абсолютный штиль труднее высунуть стеклянный глаз из воды.
- Пусть принесут мне кофе на мостик! - распорядился капитан "Померании".
Кофе принесли. Но не успел он сделать и глотка, как над судном послышался шум авиационных моторов.
Капитан отставил чашку, расплескав кофе на карту, выскочил на крыло мостика и увидел атакующие "Померанию" торпедоносцы. Он хотел объявить боевую тревогу и защищаться теми пушчонками, что стояли на баке и на корме, удивился, увидев, что корабли охранения продолжают спокойно идти прежним курсом. Самолеты приближались, и теперь капитан разглядел на плоскостях кресты.
- Наши, - прошептал он, снимая руку с рычага ревуна и провожая торпедоносцы глазами.
Между тем советская подводная лодка давно держала "Померанию" под прицелом. Сильный конвой заставлял командира субмарины еще и еще раз оценить свою позицию, выбрать такой момент, когда удар был бы эффективным и безнаказанным.
Над караваном прошли немецкие торпедоносцы. Матросы и офицеры, задрав головы, смотрели, как разрывают воздух ревом моторов тяжелые воздушные корабли... Именно эти минуты выбрал для атаки командир советской субмарины.
Капитан услышал внизу истошный крик: "Торпеда!", скомандовал рулевому отвернуть вправо, но было поздно. Сдвоенный взрыв двух торпед расколол "Померанию" пополам. Затонула она быстро. Эсминцы и "охотники" рыскали вокруг, прощупывая гидролокаторами море. Один корабль вылавливал из воды уцелевших матросов. Капитана "Померании" не нашли. Он был в рубке разорванного взрывом парохода, наполненного никелевой рудой.
Командир советской подводной лодки точно вычислил маршрут "Померании", Он хорошо знал, когда выйдет она из Турку.
Они сидели за роскошно сервированным столом, раскрасневшиеся от выпитого вина, которым с поистине царским радушием угощал их старый барон... Фридрих несколько посветлел, перестал хмуриться, порою даже шутил. Вернер фон Шлиден сумел сразу понравиться хозяину, который при представлении племянником гостя заявил, что он терпеть не может всех этих выскочек в черных мундирах и рад, что приятель его Фридриха черного мундира не носит.
Пока накрывали на стол, хозяин показывал гауптману старый, добротной кладки, трехэтажный дом с изумительной библиотекой, в которой особенно ценными были редчайшие пергаментные рукописные свитки десятого и одиннадцатого веков. Фон Гольбах показал гостю и коллекцию старого оружия от дротиков древних пруссов до аркебуз и мушкетов времен Семилетней войны.
- Скажите, гауптман, - неожиданно обратился он к Вернеру, когда тот вертел в руках старинный двухствольный пистолет, - мне, старику, не пора ли отправлять все это куда-либо подальше или зарывать в землю?
Гауптман улыбнулся:
- Я маленький человек в армии, господин барон, и мне трудно судить о стратегических замыслах нашего фюрера.
- Вашего фюрера... - буркнул под нос барон и повернул к двери. Гауптману показалось, что уже в дверях старик ворчливо добавил:- Черт бы его побрал...
Был он высок ростом, сухощав, но не худ. Голову держал прямо, упрямый "ежик" серебристых волос придавал лицу барона задиристое выражение.
За столом ел он немного, но зато часто подносил к губам бокал с вином. Его наполнял бесшумно двигавшийся по затянутому гобеленами залу слуга.
- Я спросил твоего друга, Фридрих, когда мне укладывать чемоданы... Барон откинулся в кресле, в правой руке его поблескивал хрустальный бокал с вином. - А что скажешь по этому поводу ты?
- Лучше позаботься о гробах, дорогой дядюшка.
- Ты мрачно настроен, мой дорогой! - Барон покачал головой. - Твой друг, как раз наоборот, заражен завидным оптимизмом.
- Каждому свое, господин барон, - вступил в разговор Вернер.
- Вот именно, каждому свое. И тот, кто забывает об этом, кончает тем, что стирает свои штаны! - вдруг вспылил фон Гольбах.
Он протянул бокал и, не дожидаясь, когда слуга нальет доверху, поднес ко рту, роняя капли на ковер и костюм. Жадно выпил.
- Пачкуны, алкоголики, педерасты! - громко сказал он. - Разворовали Германию, обгадили ее с ног до головы, натравили на себя весь мир, а теперь ищут куст понадежнее, где можно было бы спрятать свой зад!
У Фридриха фон Герлаха весело блеснули глаза.
"Начинается", - подумал Вернер.
- Этот несчастный учителишка с комплексом неполноценности и разумом мясника, хромоногий неврастеник, обожравшийся золотом боров, грязный импотент-мазилка, которого я не взял бы к себе и в маляры, - эти люди решают, вернее, решили судьбу Германии... И это "сильные" личности, цитирующие Ницше! Да он переворачивается в гробу, когда слышит в их устах свои бессмертные слова! Разве таких вождей ждал он от человечества?
