Ознакомительная версия.
— Мальчик?.. — беззвучно прошептала обескровленными губами госпожа Мэр… Если б еще кто-нибудь объяснил ей, откуда он взялся… Бог с ней, с прессой, которая вовсю муссировала заключение медиков о ее «непорочном зачатии», где восторженно, где иронически, но она-то сама совершенно точно знала, что зачать от мужчины у нее не было возможности за неимением оного… Тайное искусственное осеменение?.. Но она не видела ни малейшей оказии для этого…
Разве что, однажды — как раз месяцев девять назад, ей приснился странный сон, будто она — река, начинающаяся с тихого озерца. И ОН — таинственно исчезнувший или погибший в автокатастрофе (хотя трупа его не обнаружили) предыдущий Мэр, ее шеф, — вдруг появился на берегу и бросился в озеро!.. О!.. Это было ее единственное сексуальное впечатление после его исчезновения, единственный взрыв страсти в ее жизни, который она себе позволила!.. И все это во сне…
Не могла же она, в самом деле, забеременеть от игры подсознания!.. От собственного сна!..
— Мальчик! — бодро подтвердил профессор и, хитро улыбнувшись, добавил: — Таки он лишил вас невинности…
Она улыбнулась. Странный ребенок. Говорят, что новорожденные орут, что есть силы, прочищая легкие, а этот так внимательно и осмысленно смотрит на нее, что ей вдруг захотелось свести распятые на родильном кресле ноги… Этот взгляд что-то ей напоминал…
* * *
ОН медленно осознавал себя и окружающий мир. Комната в белом… За окном — серо-голубое небо, нанизанное на громадный шпиль… В комнате — женщина на странном кресле… Ее лоно неестественно распахнуто и окровавлено, на лице — усталость, покой и немного — удивление… Знакомое лицо… Другая женщина копошится возле нее… ЕГО самого держит на руках страшный мужчина с хищно оттопыренными усами…
И вдруг ОН узнает женщину — это же ЕГО собственная секретарь-референт!.. Или нет!.. Это лицо ОН видел совсем недавно… Но где-то не здесь!..
И ЕМУ открывается назначение этого странного кресла!..
— Мальчик! Госпожа Мэр!.. Мальчик! — страшно и оглушительно рычит усатый мужчина.
В этот момент ОН понимает все!..
И, не в силах сдерживать эмоции, начинает пронзительно, не узнавая собственного голоса, орать от обиды и бессилия…
— Вот это голос!.. Отличный парень! — рычит усатый и подносит ЕГО к самому ЕЕ лицу. ОНА улыбается и целует ЕГО…
Нет, он не в силах этого вынести!.. ОН отворачивается и с ненавистью смотрит в окно, где неколебимо самоуверенно торчит Указующий Перст, ослепительно сверкающий в солнечных лучах…
«Еще один шанс? — вдруг понял ОН. — Пожалуй, это не так уж и плохо… Если не упустить его…»
ОН перестал орать, посмотрел прямо в глаза своей матери и улыбнулся…
— О, Боже, — простонала она, узнав этот взгляд и эту улыбку…
Свой путь земной пройдя до середины,
Очнулся я в загадочном лесу…
Данте Алигьери. Божественная комедия
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Б. Пастернак. Гефсиманский сад
Он мыслил музыкою слов
Он тишине внимал, как Богу.
И в завывании ветров
Он слышал Слово — слог за слогом:
Он слышал осень в шелестве,
В шуршепоте и желтегрусти,
И колко скошенной траве
Он дождевал культи, как чувства.
Он ненавидел и любил,
Пока не превращалось в Слово
Все, чем дышал он, чем он жил…
А после — смерть! Рожденье — снова!..
Он немотой болел, как люди
Болеют воспаленьем легких.
Он ею умирал, покуда
Из бездны не рождались строки.
Он знал, что тайна Бытия —
Не более, чем тайна Рифмы:
Неповторимо наше Я…
Жить — рифмовать неповторимых!..
Жить — это значит находить
Созвучья в хаосе желаний
И ритм… И музыку… И длить,
И длить гармонию звучанья.
В поэме жизни нет конца.
Конечны только строфы, главы,
Как наши хрупкие сердца,
Как наши страхи и забавы.
Он жил и, стало быть, творил
Вселенную из слов и звуков.
Он и Певцом, и Песней был,
Он был и Голосом, и Слухом…
А, впрочем, что там — был да был…
Он — есть! И, надо думать, вечно,
Покуда мир сей не избыл
Своих надежд на Чудо Встречи.
Он не был баловнем судьбы,
Любимцем публики и женщин,
Не ждал наград, не ладил быт
И не был лаврами увенчан.
Он верил в честность и в Порыв,
Работал сторожем в хозмаге.
А тропы к Истине торил
Он на оберточной бумаге
И, кстати, на любой другой.
Понятно — не в бумаге дело,
Когда душа идет нагой
В то пламя, где пылает тело…
Читатель понял: я о нем
Писать способен бесконечно…
Вздохнем… И к сути перейдем.
А суть поэмы этой — Встреча…
Часть первая. На распутьи
Молча младенец в коляске взирает на синее небо,
Точно как старец глубокий бы в зеркало жизни воззрился,
Не узнавая Пути, что им пройден был, словно и не был,
Так же, как крона и корни взирают на выросший стебель,
Что им внезапно, как правда, в таинственном свете открылся.
Где-то в изножьи коляски — незримое глазу Начало.
Дальше — на синем — сверкает громадное тело Дороги.
Кажется, хватит касанья руки, чтоб коляска помчалась
В странную, тихую даль, где Дорога, стремглав истончаясь,
Острой иглою уходит в Ничто — не узреть, не потрогать.
И засмеялся младенец, довольный такой перспективой,
Координатных осей различать в бытии не умея…
Мягкий толчок материнской руки, и легко покатилась
Горизонтальная жизнь к горизонтам, где Солнце активно
Солнечных зайчиков лепит младенцам, немея
От созерцанья той Тьмы, что их ждет за незримой чертою…
И, закачавшись бессильно, исчезла куда-то Дорога,
Та, что манила младенца открытой своей красотою,
Шпилем над Городом став, поражавшим людей высотою,
То вызывавшим восторг, то желанье понять, то тревогу…
Мало кто помнил из живших, когда этот шпиль появился,
А в документах занудных кому, право, рыться охота?..
Звался Гостиницей он, но никто в ней еще не селился.
Правда, порою казалось — он чудною жизнью светился,
Словно безмолвно к себе призывая кого-то…
Мальчик давно возмужал и по миру шагал вертикально.
Образом Белой Дороги, стрелой улетающей в небо,
Теперь он не бредил, а жил, в себе познавая детально
Тайну пути в высоту, а не в замок нелепо хрустальный,
Зная — идти по нему в одиночестве — грустно и слепо.
А не идти невозможно!.. И глупо… И даже преступно —
Если есть Путь, то он должен быть кем-нибудь найден и пройден.
Но каждый шаг на Пути означает Реальный Поступок —
Истины штрих, что сквозь горы обмана пробившись, проступит…
Недопустимо, чтоб Путь был изгажен, изолган и продан!..
Выйдя однажды на площадь, он начал вещать горожанам
О Белой Дороге, что, в сущности, — Путь Восхождения к Свету.
За то, что вещал он красиво, немного безумно, чуть странно,
Как будто не в мире фантазий бродил, а в действительных странах,
Его нарекли горожане, по стройности речи, — Поэтом…
Но сам он таковым себя не считал. Максимально приближенным к поэзии титулом, который он себе позволял, был титул Рифмач:
Ознакомительная версия.
