Ознакомительная версия.
Но сам он таковым себя не считал. Максимально приближенным к поэзии титулом, который он себе позволял, был титул Рифмач:
Я — рифмач
От слова — рифма,
Я — хохмач,
От слова — хохма,
Логос я — от логарифма
И гора я —
от гороха…
А стихи свои небрежно и одновременно ласково называл «рифмульками»:
Я вам на суд
принес рифмульки:
Преступный плод
душевной муки…
Ну, не душевной —
душевой…
Душа зудит —
хоть пой, хоть вой…
Спасите ваши уши —
Заткните наши души!…
Из монологов, произнесенных на площади перед гостиницей
Я вышел из круга…
Вернуться?.. Едва ли —
Я лишний, как лошадь на магистрали,
Где мчатся, сверкая, ревущие ралли.
Мне чужды отныне
Азарты погони.
Оставьте себе ордена и погоны,
Мне внятны теперь только кроны и корни.
Свободному сердцу
Милей бездорожье,
Где ветви когтисто касаются кожи,
Где росы, смеясь, отзываются дрожью.
Проснувшийся разум
Мышленью покорен.
Так робкий ручей стать стремится рекою —
В ней вечность движенья — лишь форма Покоя…
Когда подступит тишина
Ознобом ожиданья к горлу,
Когда становится слышна
Тоска далекого другого,
Когда в предчувствии любви
Ты сердце открываешь миру,
Когда в звучании травы
Услышишь песнь вселенской лиры
Закрой усталые глаза
И загляни в себя поглубже —
В слепящей суете нельзя
Свеченья Тайны обнаружить —
И ты увидишь Светлый Путь,
Лежащий молча пред тобою.
Постой, не торопись шагнуть
Сначала насладись покоем.
Проникнись тишиною сфер,
Тебе доселе недоступных.
В них нет уже привычных мер,
Но Мера есть, она — Поступок.
Он — соучастие души
В судьбе людей и мирозданья,
Когда она и вглубь и вширь
Растет на почве состраданья.
Неспешно снизойдя в покой,
Познай, где радостно, где сиро.
Не бойся встретиться с тоской,
Ты — Бог, ты — боль и радость мира…
Тогда и делай Первый Шаг,
Когда познаешь жажду страсти —
Не научившимся дышать
Секрет дыханья неподвластен…
3. Монолог спелого колоса
Я отмираю.
Я — колос, зерно уронивший.
Чувствую осень —
Дыхание первых морозов…
Чувствую солнце —
Печальную нежность заката…
Чувствую поле —
Оно все просторней, все тише…
Чувствую время —
Все более ломкая поза
Тени прозрачной,
Струною звеневшей когда-то.
Чувствую зерна —
Спрятаться в землю! Укрыться!..
Стеблем, листвою…
Хотя бы скорлупкой надежды…
Это не страх —
Это вечное жизни движенье,
Это бессмертная жажда —
Вернуться!.. Продлиться!..
Видеть, что будет,
И помнить, что прожито прежде…
Я отмираю,
Но зерна — мое продолженье… Чувствую осень,
Чувствую солнце,
Чувствую поле…
Свежая росень
Утром коснется —
Славная доля!
Чувствую время,
Чувствую зерна,
Чувствую чудо:
Я буду!
Я буду!
Я буду!
Я — Будда…
Как холодно и одиноко,
И воздух обнаженно чист…
И сердце нотою высокой
Меж звезд задумчиво звучит.
Нет ни вопросов, ни ответов.
Лишь тонко тает тишина.
Не нужно тьмы, не нужно света,
Лишь только искренность нужна,
Чтоб отыскать свой луч в сиянье
Бессчетных мириадов звезд,
Чтоб различить свое звучанье
В хаосе смеха, криков, слез…
Чтоб разглядеть свою тропинку
Среди бесчисленных Путей…
Но тает тоненькая льдинка
В горячем выдохе страстей.
Хотя, быть может, тишина
Без шума вовсе не нужна?..
Однажды на сумрачном зимне-весеннем изломе,
Когда через чад городской забрезжили чахлые звезды,
И снежно-мазутную слякоть слегка прихватило морозцем,
И слово Поэта вспылало костром на соломе
Озябнувших душ, на ступенях алкавших надежды, как воздух
Алкает утопленник…
Вдруг двери гостиничной лопнула тонкая кожица.
И голос Поэта умолк, оборвавшись струною.
И он повернулся навстречу тихо открывшейся тайне.
Впервые Гостиницы дверь, не таясь, открывалась при людях…
Сжавши дыханье, он ждал, чувствуя Город спиною,
Как снег ощущает тепло, от него размягчаясь и тая.
И чудо свершилось! И Женщина в Город явилась,
Как в голод безмолвья прелюдия,
Что стать обещает надежды божественной фугой.
Пришла Красота, как приходят стихии к спящему миру.
И стало на миг тишиною распятое шумом пространство…
Она огляделась, как будто бы в поисках друга…
Так, словно во сне оказалась в когда-то знакомой квартире,
С трудом узнавая ее интерьер,
Пока что во власти прекрасно-таинственных странствий.
И сказочно было нездешним ее одеянье
То ль феи, забредшей в наш мир, то ль юной русалки достойно —
Из утренних рос, из подземных ручьев да из радужных нитей,
Из брызг водопада, из слез, из тумана дыханья,
Из жертвенных капель дождя, усмиривших пожар сухостоя,
Из вешней капели, из первых снежинок, из связи незримой событий…
И трепетно тело светилось дрожащей свечою,
Вечно храня и лелея в себе беззащитное пламя,
И взоры рискнувших проникнуть сквозь струи оно опаляло
Пламенем страсти, лишенной вовек утоленья… И чуя,
Быть может, опасность, толпа лишь молитвы листала устами,
В священном восторге нездешности свет ощущая, во мгле ослепленно стояла.
И только Поэт беззащитен был пред Красотою —
Ведь видело сердце лишь нимбом вкруг тела ее одеянье.
И было прекрасным безумье, его охватившее разум.
Он Белой Дорогой увидел свой Путь пред собою,
И Первого Шага по ней вдруг в себе ощутил созреванье.
И сумрачный вечер ему показался светящимся, как стихотворная фраза…
Две сумки-бездонки несла она, как горожанка.
И были те сумки доверху обычной наполнены снедью…
Прошла она мимо толпы, на нее восхищенно смотревшей,
Не видя, не чувствуя взглядов, ее провожавших,
И в мерзлую слякоть ступила босыми ногами, как дети
Бегут по лужайке, поросшей травой шелковистой — легко и небрежно.
И следом помчался, оставив толпу одиноких,
Поэт, позабыв о прозреньях своих, о стихах и поэмах.
Дорогою Белой казалась ему мерзлая грязь тротуара…
А ночь вытекала на улицы сквозь водостоки,
Таинственной тьмой, не спеша, заливая земные проблемы.
Она наступала на Город открыто, как Рока извечная кара.
А Женщина быстро исчезла в облезлом подъезде.
Поэт не успел даже вздрогнуть, тем паче — окликнуть…
И кончилась встреча, что вечной казалась, а тайна осталась.
И он застонал от обиды, приняв как возмездье
Внезапность разлуки за глупый свой страх и Поступка безликость.
И черною стала Дорога, безмолвной — душа и слепой, как усталость…
Но смеживши веки, Поэт в тишину погрузился
И чуткую душу настроил на боль мирозданья…
И тихие волны безмерной, мучительно-светлой печали
Открытое сердце незримо лучами пронзили.
И он ощутил, что разлука витает над светом свиданья,
И черные крылья колючками перьев тяжелую тьму излучают.
И вдруг тишина, где Поэта душа пребывала,
Стремглав устремилась в бездонную Пропасть Безмолвья,
Где вечность движенья покорно сменяется Вечным Покоем,
И там немотою поющую душу сковало,
И холод вселенский царил безраздельно над льдами безволья —
Теперь не со светлой печалью встречался Поэт, а с великой тоскою.
Но он не бежал, а тотчас же откликнулся зову.
Иль стону?.. Быть может… Но он уж бредет по ступеням
Вне времени, правда, в пространстве… и кнопку звонка нажимает…
Реальность со звоном врывается в разум!.. Засовы
Открыты… И женщина смотрит с отчаяньем и удивленьем.
Она?!.. Нет — похожа!.. Свеча без огня… Да и держится, как неживая.
И девочка рядом — живая, как пламя без свечки.
— Папа?!.. Ой, дядя Поэт!.. Бабушка лучиком стала!..
Дедушка тоже… И дома их нет… Так только в сказках бывает?..
Застыла вопросом, про детство забыв и беспечность,
Как будто в тетрадочке жизни странички вмиг перелистала
И вдруг догадалась: меж строк и страниц жизнь главные тайны скрывает.
Движение сердца — и настежь распахнуты двери!
Взгляд женщины помощи ищет в мольбе безутешной…
Бегом через комнаты… Запах лекарств…Заоконная темень…
Но Светлой Тропинки еще не иссякло доверье —
И там, где сливается с Белой Дорогой тропинка, неспешно
Олень вез наездницу: двое во тьме были вечной подобными теме
И Женщина вдруг прошептала одними губами:
Смерть к отцу приходила, ужасно подобная маме…
Из набросков, найденных в сторожке
Ознакомительная версия.
