И что Бейли мог ответить на это? Что как раз Эндерби-то он и не мог ничего сказать. Что проект был необычайно рискованным, а Эндерби подчеркивал огромную опасность как прямого провала, так и удачи, если в ней будет заслуга робота. Что избежать деклассификации можно было, лишь доказав, что вина лежит на самом Космотауне.
Эндерби скажет: «Придётся составить об этом рапорт, Лайдж. Возникнут всякого рода последствия. Я знаю космонитов. Они потребуют освободить вас от расследования этого дела, и вас придётся отстранить. Вы отдаёте себе в этом отчет, не так ли? Я попытаюсь сделать так, чтобы к вам были не слишком строги. Вы можете рассчитывать на это. Я буду защищать вас, насколько смогу, Лайдж».
Бейли знал, что именно так и будет. Комиссар будет защищать его, но только в пределах разумного. Не до такой степени, например, чтобы приводить в ярость и без того рассерженного мэра.
Он хорошо представлял себе голос мэра:
«Чёрт возьми, Эндерби, что всё это значит? Почему не посоветовались со мной? В конце концов, кто управляет городом? Почему позволили роботу войти в Нью-Йорк без разрешения властей? И вообще, какого чёрта этот Бейли…»
Если дело дойдёт до выбора между будущим Бейли и будущим самого комиссара, на что Бейли мог рассчитывать? У него не было никакого права винить Эндерби.
Наименьшим наказанием для него могло быть понижение в звании, но и это было бы достаточно скверно.
Современный Город обеспечивал своим рядовым жителям, в том числе и деклассифицированным, лишь жалкие условия для выживания. Насколько жалкие, Бейли знал слишком хорошо. Лишь наличие определённого общественного статуса давало горожанам некоторые привилегии: более удобное место здесь, лучший кусок мяса там, более короткую очередь где-то ещё. Для философски настроенного ума приобретение всех этих благ могло, показаться едва ли заслуживающим какого-либо труда.
И тем не менее, как бы философски ни относился человек к жизни, он не мог без боли расстаться с этими привилегиями, однажды получив их.
Каким ничтожным улучшением удобства квартиры была умывальная раковина, когда тридцать предыдущих лет ты привычно, даже не замечая обременительности этого, ходил в туалетный блок. Как бесполезна она была даже в качестве подтверждения своего статуса, когда выпячивать этот статус считалось верхом бескультурья. И всё же отключи сейчас раковину, каким бы унизительным и невыносимым показалось бы каждое лишнее посещение туалетного блока! Каким томительно-притягательным стало бы воспоминание о бритье в спальне! Каким глубоким было бы чувство утраченной роскоши!
Среди современных политических репортеров модно стало неодобрительно отзываться о меркантилизме былых времен, когда основой экономики были деньги. В то время, писали они, велась жесточайшая борьба за существование. Никакое действительно развитое общество не могло сохраниться из-за вечного напряжения борьбы за «зелененькую». (Слову «зелененькая» в обществе давали различные интерпретации, но его значение в целом ни у кого не вызывало сомнения.)
В противоположность тому современный «коллективизм» расхваливали за эффективность и просвещенность.
Может, всё это и так. Одни учёные-историки романтизировали прошлое, другие, напротив, высвечивали в нём всё самое низменное. Медиевисты же считали, что именно из меркантилизма развились впоследствии такие понятия, как индивидуализм и инициатива.
Эти споры никогда всерьез не интересовали Бейли. Но сейчас он задавал себе болезненный вопрос: «Боролся ли когда-нибудь человек за эту «зелененькую», чем бы она ни была, с большим упорством, чем житель Города за право получать по воскресеньям куриную ножку — настоящую куриную ножку некогда живой птицы?»
«Для меня это не так уж важно, — подумал Бейли. — Но есть ещё Джесси и Бен».
Голос доктора Фастольфа прервал его мысли:
— Мистер Бейли, вы меня слышите?
— Да, — кивнул Бейли.
Сколько же времени он простоял, как истукан?
— Садитесь, пожалуйста. Теперь, когда вы всё обдумали, вам, вероятно, будет интересно просмотреть ленты, на которых мы засняли место происшествия и некоторые события, последовавшие за преступлением?
— Нет, спасибо. У меня дела в Городе.
— Но ведь дело доктора Сартона имеет первостепенное значение.
— Не для меня. Я полагаю, меня уже отстранили. — Внезапно он вскипел: — Чёрт, если вы могли доказать, что Р.Дэниел — робот, почему вы не сделали этого сразу? Зачем вам понадобилось устраивать весь этот фарс?
— Дорогой мистер Бейли, мне было очень интересно ознакомиться с вашими умозаключениями. Что касается вашего отстранения от дела, то я сомневаюсь в этом. Перед тем как комиссар покинул нас, я специально попросил его, чтобы вы продолжали заниматься расследованием. Думаю, он окажет содействие.
Бейли нехотя сел и резко спросил:
— Но зачем вам это нужно?
Доктор Фастольф положил ногу на ногу и вздохнул.
— Мистер Бейли, я сталкивался в основном с двумя типами землян: бунтарями и политиками. Ваш комиссар полезен нам, но он увлекается политикой. Он говорит нам то, что мы хотим услышать. Он обхаживает нас. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. И вот сюда приходите вы, смело обвиняете нас в ужасных преступлениях и пытаетесь доказать свою правоту. Я с большим удовольствием наблюдал за вами. И нашёл начало обнадеживающим.
— Насколько обнадеживающим? — с усмешкой спросил Бейли.
— В достаточной степени. Вы тот человек, с которым я могу говорить откровенно. Прошлой ночью Р.Дэниел представил мне отчет по закрытому субэфирному каналу. Кое-какая информация о вас меня очень заинтересовала. Например, там был пункт, касающийся подбора книгофильмов в вашей квартире.
— Что же вас заинтересовало?
— Многие из них затрагивают вопросы истории и археологии. Из этого явствует, что вы интересуетесь историей человеческого общества и кое-что знаете о его эволюции.
— Полицейские при желании могут в своё свободное время смотреть книгофильмы.
— Совершенно верно. Я рад, что вы как раз такой полицейский. Это облегчит мою задачу. Прежде всего, — продолжал Фастольф, — я хочу объяснить или, по крайней мере, попытаться объяснить причины замкнутости людей с Внешних Миров. Мы живем здесь, в Космотауне. Мы не входим в Город. Мы вступаем в контакт с вами, землянами, лишь в очень исключительных случаях. Мы дышим открытым воздухом, но делаем это через фильтры. Даже сейчас, когда я сижу здесь, у меня в ноздрях фильтры, а на руках перчатки, и никакая сила не заставит меня подойти к вам ближе, чем необходимо. Как вы думаете, почему?
