— Доставочку обеспечите — закажу много.
— А куда? — Молодая располневшая продавщица была само обаяние.
— Вот если по этой улице пойти туда, с правой стороны последний дом.
— Так это Морозовых дом.
— Да-да, Морозовых.
— Родственник, что ль?
— Не важно.
Загрузил в пакеты шампанское, коньяк, фрукты и конфеты. Остальное обещали донести.
Вышел на крыльцо — Глава бежит, простоволосый, в пиджачке, как сидел.
— Позвонили… позвонили… от самого губернатора позвонили. Где ваша невеста? Где остановились-то? Сюда подойдете или мы к вам?
— Вы к нам. Алексея Морозова дом знаете?
— Деда Мороза? Знаем, знаем.
Свидетелями стали наши хозяева. Шокировала их не скоропалительность нашего решения, а суета и угодливость сельского Главы. Видать, не простые мы люди, что он в дом приперся с печатью и Книгой записей актов гражданского состояния.
Люба приняла все, как должное, и бровью не повела.
Наутро Глава прислал свою «Ниву», и, конвоируемые бульдозером, мы двинулись в Лебяжье. Впрочем, пурга начала утихать еще с вечера. Ночью даже вызвездило и тяпнул мороз. Утром еще задувало немного, а потом брызнуло солнце.
Мы сидели на заднем сиденье и без конца целовались. Даже ночью моя молодая жена не была такой суперактивной. Обида кольнула сердце: она рада, что едет домой, что едет не одна — с мужем, москвичом, красавцем, богачом, перед которым стелятся сельские главы. И за сутки супружества ни одного слова о любви. Впрочем, и я не проронил. Обстряпали свадьбу, как коммерческую сделку. Вот мама обидится — поймет ли? Не поймет и не простит — ей кроме Даши никто не нужен. Эх, Даша, Даша.
Новые родственники встретили меня без энтузиазма, прямо настороженно. Угостили, конечно. А когда теща стелила нам постель, так горестно вздыхала, что мне и ложиться расхотелось.
Утром, когда заскрипели на кухне половицы, Люба сбежала от меня в одной сорочке. Я не спал.
— Ну, рассказывай, дочь, — приказал глухой бас.
Вскоре из кухоньки послышались всхлипы. Лежать, слушать, терпеть все это не осталось больше сил.
— Доброе утро! — Моя приветливая улыбка растопила бы сердце и снежной бабе. Родственники угрюмо молчали.
Люба, подперев спиной печь и закусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться, отвернулась к входной двери.
Тесть сидел за столом, опустив могучие плечи и бороду.
Теща промокала глаза кончиком платка в углу под образами.
Волчонком смотрел на меня тринадцатилетний шурин.
Тесть, после тягостной паузы:
— Ты это, вот что, мил человек, сбирай манатки и дуй отсюда — не распознали мы в тебе родственника. Любка сглупила, да одумалась. Так что извиняй и прощевай…
Что тут ответишь? Черт, как не везет мне с бабами. Только стыд да головная боль от всех этих Любовей. Оделся трясущимися руками, шагнул к дверям. Стоп. Что же я делаю? Обернулся. Ах, кержаки сибирские, мать вашу… Лешку Гладышева, советника Президента в шею, как паршивого щенка пинком?..
— А ты что стоишь? — рявкнул я на жену. — Гонят нас — значит, поехали.
Люба подняла на меня заплаканные глаза. В них — боль, страх, растерянность и… любовь. Да, любовь — страсть, верность, обожание, благодарность. Так смотрит любящая женщина на своего мужчину. Так смотрела на меня Даша в дни нашего счастья.
Пауза. Тишина. Ходики на стене как кремлевские куранты.
— Тебя за косу тащить?
И Люба сорвалась с места, кинулась в спальню, рискуя растерять на бегу груди. Чемодан хлопнулся на кровать, белье полетело в него. Люба одевалась второпях, боясь, что уйду я, не дождавшись.
Первой очнулась теща:
— Отец, ты что? Ну, поженились — тебя не спросились — и пусть живут. Не пущу. — Она забаррикадировала собою дверь в спальню.
Потом решила, что дочь ей так не удержать, бросилась ко мне.
— Ты прости нас, мил человек, не слушай старого хрыча. Не горячись, раздевайся! — Она расстегнула мою куртку и вдруг уткнулась носом в мой свитер и заплакала.
Я обнял ее за плечи.
Тесть встал и вышел, за ним щурячок — взгляд его не подобрел.
Понемногу страсти улеглись. Стали разговоры разговаривать, будто заново знакомиться.
— Так что, дочка, звиняй — не предупредила. Я к тому, что не готовы мы свадьбу тебе справлять.
Уяснив, о чем он, я сунул руку в портмоне и выложил на стол все, что имел. Для села это были большие деньги, очень большие. Все смотрели как завороженные. Но Люба подошла и ополовинила их:
— Для застолья и этого хватит.
Началась суета предсвадебная — родня понабежала. Столы крыли через две комнаты.
Люба, уловив минутку:
— Давай останемся: в Новосибирск сгоняем, купим кольца, платье свадебное мне, тебе костюм — куда ты так спешишь?
— Давай уедем, ведь я на службе — а кольца-платья по дороге купим.
— Ты сказал платья?
— Я сказал, платья.
— Ты много получаешь?
— Достаточно.
— Сколько будешь выделять мне на наряды?
— Как любить будешь.
Люба чуть было не соблазнила меня в переполненной избе.
В разгар застолья пробрался ко мне щурячок:
— Слышь, зовут тама…
Вышли за ворота. Несколько парней покуривают. Вида в общем-то не воинственного. Ага, вот он, Вызывало. Парень крупный. С лицом топорной работы и в белых бурках — сельский модник.
— Ты, что ль, жених? Щас морду бить буду: Любка-то моя.
— Если я вам это позволю, — процитировал я д'Артань-яна.
Он шагал ко мне, переваливаясь, как медведь, на кривых и крепких ногах. А я бочком-бочком в сторону, на оперативный простор. Кинул взгляд на зрителей — парни в прежних позах, ничуть не сомневаются в исходе поединка.
Он ударил. Но так неожиданно, что я чуть не пропустил удар. Ждал всего— левой, правой, в лицо, живот. А он пнул в пах. На каждый удар есть с десяток контрприемов — отрабатываются они до автоматизма. Шаг в сторону — нога летит мимо. Присел, подсек — соперник мой хряпнулся на спину, утробно хлюпнув своими внутренностями.
— Не ушибся?
Среди парней прокатился смешок. Цирк! Я готов был продолжать представление. А соперник в борьбе за руку моей жены вдруг сел и заплакал:
— Слышь ты, отдай Любу. Ты не знаешь, как я ее люблю. Откуда ты взялся?
Разыскал глазами шурина:
— Санька, сбегай за водкой — откупную ставлю за Любашу.
Смышленый мальчишка мигом вертанулся — бутылки нес в руках и под мышками. Следом спешила Люба, нарядная, расстроенная.
— Только попробуйте.
Я шагнул к ребятам, протянул руку:
— Алексей.
Парни здоровались, свертывали пробки с бутылок, пили из горла, не закусывая. Люба гладила по голове моего соперника и приговаривала:
