Мы же, люди, населяющие эту планету, не казались ли им такими же чуждыми и низшими существами, какими нам кажутся обезьяны и лемуры? Ум человеческий допускает, что жизнь есть беспрерывная борьба за существование. По-видимому, это мнение разделяли и обитатели Марса. Охлаждение их планеты все продолжалось и продолжалось. На Земле же еще кипела жизнь, а населена она была «существами низшего порядка». Стало ясно, что для марсиан единственным способом избавиться от гибели – которая из поколения в поколение становилась все ближе и ближе, – было переселение ближе к Солнцу, то есть завоевание Земли.
Прежде чем судить их слишком строго за это, мы должны припомнить, как безжалостно и жестоко наша собственная раса уничтожала не только животных, как, например, исчезнувших бизонов и птиц додо, но и низшие человеческие расы.
Тасманийцы, несмотря на свой человеческий облик, были стерты с лица планеты европейскими переселенцами в течение каких-то пятидесяти лет. Так отчего же мы решили, что можем иметь право роптать на то, что марсиане задумали вести такую же войну и против нас?
Свое нападение на нашу планету марсиане рассчитали с поразительной точностью – их математические познания, по-видимому, далеко превосходили наши! – и без малейших душевных колебаний довели свои приготовления до конца. Обладай мы более совершенными инструментами, мы бы заметили надвигающуюся на нас опасность уже в начале XIX столетия. Такие ученые, как Скиапарелли, наблюдали красную планету – как это ни странно, Марс испокон веков считался звездой войны, – но были не в состоянии объяснить происхождение дрожащих световых точек, которые с поразительной педантичностью наносили на карты. В течение всего этого времени марсиане готовились к войне.
Во время Великого противостояния 1894 года был замечен яркий свет на освещенной стороне диска Марса – его увидели сначала в Ликской обсерватории, потом отметил Перретин в Ницце, позднее его зарегистрировали и другие наблюдатели. Англичане впервые прочли об этом в номере журнала «Природа» 2 августа. С моей точки зрения, появление этого яркого света объясняется взрывом пушки, помещенной в одной из глубоких скважин их планеты, откуда они потом и стреляли в нас. Странные, до сих пор не получившие объяснений пятна были замечены вблизи этого места во время двух следующих противостояний.
Гроза разразилась шесть лет назад. Когда Марс стал приближаться к противостоянию, Лавелль на Яве привел в движение все телеграфные линии астрономических станций, чтобы сообщить о невероятном взрыве раскаленных газов на Марсе. Это произошло 12 августа, около полуночи. Спектроскоп, к которому он тотчас же обратился, показал массу горящего газа, преимущественно водорода, который с невероятной быстротой несся от Марса в сторону Земли. Около четверти первого этот огненный поток стал невидим. Лавелль сравнил этот чудовищный огненный столб, внезапно вырвавшийся из недр планеты, с горящим газом, вырывающимся из пушки при выстреле.
Позже это сравнение оказалось удивительно точным. На следующий день в газетах не было никаких сообщений об этом удивительном явлении, исключение составляла маленькая заметка в «Дейли Телеграф». Мир все еще пребывал в неведении о величайшей из опасностей, когда-либо угрожавших человечеству. Может быть, я бы тоже ничего не знал об извержении, если бы не встретился с известным астрономом Огилви в Оттершоу. Он был невероятно взволнован явлениями на Марсе и предложил вместе с ним ночью заняться наблюдениями Красной планеты.
Несмотря на все с тех пор пережитое мной, я ясно помню мельчайшие подробности этого ночного бдения: темное, безмолвное здание обсерватории, затененный фонарь, отбрасывающий слабый свет на пол в углу, непрерывное тиканье часового механизма в телескопе и узкую щель в потолке в виде продолговатой расселины, через которую было видно небо с рассыпанными по нему звездами. Огилви ходил взад и вперед по комнате, невидимый мне, но вполне отчетливо слышимый. Когда я посмотрел в телескоп, то увидел темно-синий кружок неба и маленькую круглую планету на нем. Она казалась такой крошечной, такой спокойной, на ней слабо обозначались поперечные полосы. Чуть сплюснутая с двух сторон, она отступала от идеально круглой формы. Это была едва заметная крапинка света! Она как будто слегка дрожала, но на самом деле это вибрировал телескоп от работы часового механизма, удерживавшего планету в поле зрения.
Когда я смотрел на планету, мне казалось, что она то увеличивается, то уменьшается, то приближается, то удаляется, хотя это объяснялось просто усталостью моих глаз. Сорок миллионов миль отделяло нас от нее, сорок миллионов миль пустоты. Мало кто может отчетливо представить себе безграничность пространства, в котором носятся пылинки материального мира.
Недалеко от Марса, в поле зрения, виднелись, помнится, три маленькие светлые точки – три звезды, бесконечно далекие, а вокруг них была непроницаемая тьма пустого мирового пространства. Всем известно, какой глубокой представляется эта темнота в морозную звездную ночь. В телескоп она кажется еще глубже. Невидимое мной, невероятно далекое и малое, неслось нечто, посланное нам марсианами, неутомимо и быстро преодолевая трудно представляемое огромное расстояние, приближалось с каждой минутой, оставив позади многие тысячи миль. Это невероятно далекое и малое несло на Землю борьбу, бедствия и смерть. Тогда я не думал об этом; да и никто на Земле не думал об этом приближающемся к ней и безошибочно направленном метательном снаряде.
В ту ночь на Марсе произошел второй взрыв газа. Я сам наблюдал его: красноватая вспышка на краю диска с едва заметными очертаниями. Это произошло как раз в тот момент, когда хронометр отметил полночь. Я рассказал о ней Огилви, и он занял мое место у телескопа. Ночь была очень жаркая, и мне захотелось пить. Осторожно переставляя ноги, я в темноте на ощупь направился к маленькому столику, на котором стоял сифон. Огилви же, я услышал это, пришел в страшное волнение, увидав волны горящего газа, которые несутся к Земле.
В эту ночь второй невидимый снаряд полетел с Марса на Землю, ровно на двадцать четыре часа, без одной или двух секунд, позже первого. Помню, я сидел у стола, красные и зеленые круги мелькали у меня перед глазами. У меня не было спичек, чтобы закурить папиросу, и это чрезвычайно раздражало. Я совершенно не думал тогда о значении слабой вспышки, которую только что увидел, как не мог даже представить всего, что она принесет с собой. Огилви продолжал наблюдения до часу ночи, а потом мы зажгли фонарь и направились к нему домой. Внизу, под нами, лежали Оттершоу и Чертси с сотнями мирно спавших людей.
