Щербаков сидел, опустив голову, и катал хлебный шарик по столу. Панна тряхнула головой.
- Мы с Олегом не такие уж плохие, Алексей Васильевич! Честное слово...
Еремин остановился, улыбнулся.
- Ладно, - сказал он, махнув рукой. - Хватит. Я верю тебе, Панна. А Олег... Я вовсе не считаю его плохим. Просто у парня еще не все стало на свое место. Смотрю на вас и завидую. Двадцать лет. Юность. Все впереди. В эту пору человеку дается великая свобода - сделать самого себя.
- Это я должна сама себя сделать?
- Да, Панна. И этой свободой надо уметь пользоваться. Ты должна научиться шагать в ногу с временем, иначе будет плохо. Иначе придешь в один из тупиков жизни - к злобному мещанству, застойной обывательщине или к преступлению. Никуда от этого не денешься, если не выберешь правильной дороги, если у тебя не будет своего космоса.
Щербаков, который до сих пор молча слушал Еремина, встрепенулся. Откровенно говоря, он был рад, получив жестокую отповедь от этого старого на вид, но столь молодого, искреннего, свежего в чувствах человека. С какой силой убеждения говорил он! За его плечами была долгая и, вероятно, трудная жизнь. Во имя чего он боролся и борется? Это было ясно. А он, Олег, разошелся, как мальчишка, и сколько напорол глупостей... С чужих слов... Как чудесно сказал Алексей Васильевич - "свой космос"!
Еремин чувствовал, что между ними устанавливается то доверие, которое располагает к откровенности. Во всяком случае в отношении Панны он был совершенно в этом уверен, но Щербаков?..
- Где же ваш космос, Олег? - спросила Панна.
- Кабина портального крана. Оттуда далеко видно, - засмеялся Щербаков.
- И даже Рутковская? - осторожно спросил Еремин.
Щербаков помрачнел и опустил голову. Панна встала из-за стола и подошла к отцу.
- Наш вальс, - приказала она и обернулась к Еремину. - На моих именинах мы всегда танцевали с вами, Алексей Васильевич.
Что-то заставило Еремина подняться из-за стола и обнять девушку за талию.
- Благодарю, Панна. Ты стала отменно танцевать. - Еремин вернулся на свое место.
Щербаков сидел, подперев подбородок руками.
- Выше голову, молодой "человек. У вас хороший космос. А про Рутковскую вам все же следует подумать. - Еремин занялся шампанским, снял фольгу с горлышка и поставил бутылку на стол.
- За что же все-таки Аню могли арестовать? Она была, мне кажется, лучше других в компании, - Панна посмотрела на Щербакова, как бы ища поддержки.
"Как она любит этого ладно скроенного парня", - подумал Еремин.
- Вы лучше, Панна. Самая светлая в компании, - просто сказал Щербаков. - В тяжелые минуты жизни я всегда шел к вам. - Он вытащил сигарету и закурил.
Панна покраснела.
- Вот вы спросили, Алексей Васильевич, - волнуясь, заговорил Щербаков, - вижу ли я из кабины крана Рутковскую? Не вижу. Если бы при ней я сказал, что мой космос - кабина портального крана, она просто высмеяла бы меня. После ареста Ани я о многом передумал. Почему-то в ее присутствии я стеснялся говорить о том, что люблю работать на кране, люблю Василия Ивановича... Почему делал уступку - не знаю. Мне хотелось вырвать ее из той среды, в которой она жила.
- А Рутковская вас потянула. Она оказалась сильнее, жестко сказал Еремин.
- Нет, - очень спокойно произнес Щербаков и, наклонившись к Еремину, прошептал: - Я ее любил...
- Постойте, - перебил Еремин. - Вы оба думаете, что Рутковскую арестовали за то, что она танцевала твист, слушала пластинки Элвиса Пресли, спаивала безусых юнцов?
- Мы в этом уверены. - ответила Панна.
- Да, уверены, - подтвердил Щербаков.
Еремин с добродушной укоризной взглянул на молодых людей.
- Выпьем шампанского, - сказал он, открывая бутылку. - На именинах полагается пить шампанское. - И, помедлив, добавил: - Рутковскую арестовали за контрабандную торговлю шкурами каланов.
Щербаков и Панна переглянулись. Еремин перехватил их взгляды.
- За твое здоровье, Панна, - Еремин поднял бокал.
- Как же так? - растерянно пробормотал Щербаков. - Как же так? Не может быть...
- Панна, займись-ка чаем, - сказал Еремин. - Да покрепче завари.
Панна вышла на кухню.
- А теперь поговорим как мужчина с мужчиной, - повернулся Еремин к Щербакову. - Вы, Щербаков, комсомолец...
Как только Панна вошла с чайником, Еремин поднялся.
- Алексей Васильевич, а чай?
- Вы уж без меня, Панна. Я пойду к Николаю Николаевичу. Он, кажется, уже в своем кабинете?
Тишина, тишина космическая, хотя на земле такой тишины не бывает. Олег и Панна не слышали ни шелеста тополей, ни гула морского прибоя. Они сидели друг против друга и молчали.
- Станцуем? - прервала молчание Панна.
- Станцуем, - механически ответил Щербаков.
Панна подошла к радиоле. Они долго выбирали пластинку. Запел густой женский голос. Липси. Они молча танцевали. Потом Панна подавленно спросила;
- Что же теперь делать, Олег?
Он промолчал. Женский голос пел "Береги любовь". За окном ветер гнул деревья. Где-то в отдалении шумел город. Щербаков выключил радиолу. Панна сидела в кресле, в больших глазах ее отражался свет люстры. Щербаков молча пожал ей руку, постоял немного в тихо вышел.
Глава десятая
ДЕЛО ПРОЯСНЯЕТСЯ
Был первый час ночи.
Щербаков медленно брел по тихим улицам. Он чувствовал себя одиноким и опустошенным.
Сам того не подозревая, он стал соучастником темных махинаций Рутковской и ее компании. Еремин сказал, чтo ему известно, какие поручения Рутковской выполнял Щербаков. Ведь чемоданы были со шкурами каланов. Олег до того растерялся, что не мог выговорить ни слова. Как сквозь сон, он услышал вопрос Еремина:
- Расскажите...
Щербаков выложил все. Он рассказал, что вот уже дней пятнадцать у него лежат дома два чемодана, завезенные Рутковской.
- Пусть пока поваляются у тебя. Так не хочется возиться с ними сейчас, - сказала она тогда...
Еремин, выслушав Олега, сказал с жесткой определенностью:
- В чемоданах шкурки каланов. Еще что?
Щербаков передал Еремину и последнюю записку Рутковской. Он должен был встретить посыльного "брата", но не встретил, потому что накануне они поссорились - она отказалась с ним ехать в Москву. Записку Еремин не вернул и сказал в заключение:
- Я вам верю, Щербаков...
Вдруг сзади затормозила машина. Шофер сердито крикнул:
- Вы что, под машину хотите попасть?
- Мне теперь все равно, - махнул рукой Щербаков и поплелся в сторону.
Машина проехала.
Каким же идиотом он все это время был. Его просто водили за нос, он служил удобной ширмой для Рутковской. Только ширмой. Ему вдруг вспомнился давний разговор с Рутковской. Она настойчиво и по всякому поводу старалась подвергнуть его разным испытаниям, свысока. пренебрежительно говорила о его работе. Слушая ее, он хохотал от души. Как ни злилась Рутковская, она замолкала, чувствуя, что становится смешной. Так вот, в этот раз она спросила его:
