– Милая, – прервал её размышления бывший фюрер, впрочем, нет – не бывший. Фюрер до тех пор не бывший, пока жив, – милая, сколько они нам перечислят?
– Триста тысяч… за всё… Неплохой куш, не так ли?
– Это твои деньги теперь, Хелен! Я уже слишком стар…
– Мой фюрер, вы ещё хоть куда!
– Знаешь, очень трудно жить в состоянии накрахмаленного воротничка…
– Что вы имеете в виду?
– Трудно всё время делать стойку, когда хочется разом покончить счёты с существованием.
– Не малодушничайте, Эдмунд, вы не заслужили такого финала.
– Мне страшно, Лени. Я всюду вижу ангелов, этих чёртовых ангелов, больше похожих на солдат рейха! Я прожил чужую жизнь, спасая свою. Теперь пришло время ответить.
– Не печальтесь, мой фюрер, всё образуется! У вас просто плохое настроение сегодня… Поспите, а я пойду к себе.
Человек встал со стула и направился к выходу. Изображать Лени Рифеншталь было совсем не так трудно, как это могло представиться со стороны. Больной оказался настолько легко внушаемым, что прикинуться женщиной не составило труда.
Но пациент-то каков – придумал целую историю с Адольфом Шикльгрубером – рейхсканцлером Германии, его придворной дамой-режиссёром и ангелами, пытающимися предотвратить… да-да, Вторую Мировую войну. И отчего бы ей случиться этой войне, когда никто… Большевиков удавили ещё в зародыше. Теперь только немного бурские сепаратисты беспокоят свободный мир, да автократические державы бассейна Тихого Океана. Но и им скоро придёт конец…
– Доктор! Герр Фостер, проснитесь!
– Что – привезли новых пациентов с фронта, Штилике?
– Я не Штилике, Эдмунд. Я Зигфрид Краузе, ваш лечащий врач. Забыли? И не мудрено – чёртова инфлюэнца! У неё такие странные осложнения этой осенью. Не успел приехать домой, как мне сообщили, что вы пришли в себя… и я сразу – в клинику, незамедлительно. Рассказывайте, что вам привиделось? Вы так много и бессвязно говорили, находясь в критическом состоянии. Умираю от любопытства – что-то хотя бы осталось в памяти?
– Да, доктор! Двух ангелов… в белых халатах запомнил. Они мне пытались что-то внушить. Постойте, что же именно? Ах, вот – мне следует отказаться от лечения какого-то ефрейтора…
– Но вы же не врач, Адди!
– Кто я?
– Адольф Фостер, разумеется… Кинооператор. Вы свалились прямо на съёмках фильма о Третьем рейхе.
На экране затемнение, побежали титры.
– И это ваш сценарий, Лени?
– Да, мой фюрер.
– И почему так всё запутано?
– Один мой знакомый психиатр… из клиники в Пазевальке говорил, что человеческое подсознание настолько тёмная нематериальная субстанция, что лучше даже не пытаться её понять. А ещё он называл подсознание хранилищем атласа путей господних, которые, как известно, неисповедимы.
– Ха, я даже знаю его имя. Он также утверждал, что человеческий разум – узник собственного представления о мироустройстве, моя нежная фрау…
– Фройляйн, Эдмунд. Только – фройляйн…
– Разумеется, Лени. Разумеется, – протянул человек, очень напоминающий известного диктатора, если бы тот дожил до преклонных лет. – С тех пор, как набитый дерьмом мешок – Петер Якоб, ваш муженёк, бросил вас гнить в американской тюрьме… Он всегда мне не нравился, этот выскочка – не то лётчик, не то альпийский стрелок.
– Ах, мой фюрер, я тогда была ещё очень молода…
– Вечно молода, Лени! Что ж, я вполне доволен фильмом. Вы, Лени, верно сделали, что настояли на соавторстве с Бергманом[7]. Северяне знают толк в психологии.
– Мне приятно, что всё удалось. Скажите, а как там с разрешением?
– Король не возражает, можете готовить экспедицию в Нубию. Не передумали, Лени, это же пустыня? Вы, видно, не представляете, с чем столкнётесь.
– Решение принято. Меня лишили права на профессию практически везде. Думаю, в Африку они не доберутся, эти святоши, с чьего молчаливого согласия всё пошло так, как пошло… и пролились реки крови. Теперь они судят всех – и правых, и виноватых, будто сами не провоцировали… Всё, Эдмунд, больше ни слова о прошлом. Отныне у меня опять появился смысл в жизни[8].
– Завтра я подготовлю всю разрешительную документацию. А сейчас мне и в самом деле пора отдохнуть.
Пожилой человек, европейской наружности, по иронии судьбы очень напоминающий бывшего рейхсканцлера фашистской Германии, тайный советник короля Египта и Судана Фарука[9], направился к выходу, припадая на правую ногу, которую повредил при игре в гольф. Связки ныли не только к дождю (в Судане подобная роскошь радовала крайне редко), но при всяком изменении атмосферного давления. Чёртовы слуги Фарука – шайзе! – даже не удосужились убрать за собой грабли, когда закончили приводить в порядок площадку. Вернуть бы молодость, тогда бы зажило всё, будто на собаке…
Поздним осенним вечером 1918-го года капрал Краузе вывез скончавшегося накануне от кровоизлияния в мозг пациента Эдвина Фортеса, рядового похоронной команды 16-го Баварского резервного полка, из покойницкой на малоприметное кладбище в стороне от дорог. Две недели назад этого пациента доставили вместе с ефрейтором Шикльгрубером в Пазевальк после того, как обоим удалось пережить газовую атаку англичан. По дороге в госпиталь Эдвин вёл себя крайне агрессивно: кидался на санитаров сопровождения и на своего собрата по несчастью, утверждая, что тот развяжет новую мировую войну, ещё кровавей прежней. Словно бы во власти простого штабного посыльного, к тому же – страдающего психическим расстройством, были возможности и средства, доступные лишь сильным мира сего.
В клинике рядового немедленно изолировали в отдельном боксе, чтобы не тревожил контингент потенциальных дезертиров и неврастеников. Очень скоро оказалось, что Эдвин простужен, давали себя знать ночёвки на холодной осенней земле. Вдобавок начала нарывать плохо залеченная штыковая рана на правой ноге. Боец впал в беспамятство ещё в дороге и несколько дней не приходил в сознание. И только всё время бредил, поминая никому неизвестных: Гитлера, некую Хелену Рифеншталь, её мужа Петера Якоба – капитана горнострелковых войск и, как ни странно, доктора клиники Эдмунда Фостера, называя последнего вождём нации. Откуда Фортес знал имя врача, если никогда его раньше не видел да и слышать о нём не мог, осталось загадкой.
Дальнейшее обследование показало, что у рядового крупозное воспаление лёгких, так что изоляция в тёплом боксе оказалась как нельзя кстати. Госпиталь Пазевалька занимался психическими заболеваниями, специалистов по общей терапии здесь не было, да и лекарств тоже. Потому-то пациента лечили исключительно аспирином. Доктор Фостер предполагал отправить недужного в обычный госпиталь, но оттуда ему ответили, что это совершенно исключено: всё заполнено ранеными, а больным гражданскими болезнями места нет.
Капрал Краузе методично копал могилу. Фельдфебель Штилике стоял рядом и насвистывал что-то из Моцарта. Спешил побыстрей покончить с неприятным заданием, но не помогал, чтобы не создавать прецедента. Он распорол шов на мешке, заменяющем гроб, посмотрел в лицо умершего, осветив его фонарём… Чёрт, как же этот парень похож на их доктора Фостера. Будто братья-близнецы, бывает же такое!
Аккуратно прикрыв солдата брезентом, капрал сбросил его с тележки и волоком дотащил до ямы. Столкнул вниз. Труп неловко повернулся, словно хотел присесть. Пришлось даже вставать на колени и шерудить внизу подвернувшейся под руку штакетиной.
– Чёрт, Зигмунд! Он – кажется, живой. Что будем делать?
– У тебя какой приказ, Краузе?
– Закопать покойника на кладбище, подальше от больницы.
– Подальше и поглубже, так?
– Так, господин труппенфюрер… ой, фельдфебель!
– Тебе разве приказывали рассуждать?
– А как вдруг… это… живого закапывать?
– Тогда добей его!
– Зиг, я не могу, ты ведь знаешь.
– Наградил же Господь помощником, фарфлютер шайзе менш! – ругнулся Штилике и потянул с плеча винтовку, примыкая штык.
Обильно посыпав хлоркой покойника, Краузе взялся за лопату. Работал он очень быстро, поскольку стемнело как-то разом, а масла в фонарь санитары залили совсем немного. К тому же, было жутко не по себе – тени почти забытых детских страхов прятались в набухших влагой кустах.
Почему Александр Пушкин так и не бывал на Приполярном Урале
Существует мнение, что Пушкин, Александр Сергеевич, будучи по рождению горячих африканских кровей, не решился посетить Приполярный Урал, испугавшись сурового климата здешних мест. Однако это далеко не так.
Не многие знают о том, что Александр Сергеевич всею душой стремился в северное сказочное Лукоморье, где вместо знаменитого дуба на въезде, а вернее сказать, на влёте, стоят каменные «болваны» под общим названием Мань-пупу-нёр, что означает на языке манси – Гора Малых Богов. Пушкин буквально грезил будущим путешествием в высокие широты, мечтал о нём. И только цепь житейских обстоятельств не позволила ему осуществить свою мечту. Почему стремился, спрашиваете? Так вот почему – вот же ж…
