Когда Койот вернулся, Хироко сказала ему: «Ладно, давай выведем их наружу».
И на следующее утро, когда дети собрались, чтобы пойти в школу, Хироко, Койот и Питер провели их через запоры вниз, в длинный белый тоннель, соединявший купол и мир снаружи. Тоннель оканчивался небольшим ангаром с галереей на обрывистом утесе. Раньше они с Питером бегали в эту галерею смотреть из маленьких поляризованных окон на ледяной песок и розовое небо, пытаясь увидеть огромную стену сухого льда – шапку Южного полюса, днище мира, где они поселились, чтобы скрыться от тех, кто посадил бы их за решетку.
Именно поэтому они никогда не покидали галереи. Но в тот день они прошли сквозь шлюзы ангара, надели эластичные костюмы, закатав рукава и штанины, затем – тяжелые ботинки и плотные перчатки и, наконец, шлемы с выпуклым смотровым стеклом в передней части. С каждой секундой они волновались все больше, пока волнение не стало похоже на страх, особенно, когда Симад начала плакать и настаивать на том, чтобы остаться. Хироко успокоила ее прикосновением.
– Ну, все. Я буду там с тобой.
Дети молча жались друг к другу, пока взрослые вели их через внешний шлюз. Послышался шипящий звук, а потом открылась наружная дверь. Хватаясь за взрослых и натыкаясь друг на друга, они осторожно вышли наружу.
Было так ярко – невозможно смотреть. Они очутились в крутящемся белом тумане. Запутанные ледяные узоры, сверкающие в потоках света, покрывали всю поверхность. Ниргал держал за руки Хироко и Койота, они подтолкнули его вперед и разжали ладони. Он пошатнулся под натиском белого сияния.
– Это туманное покрывало, – раздался голос Хироко в интеркоме, закрепленном на ухе. – Оно держится тут всю зиму. Но сейчас весна, LS = 205о, в это время зеленая энергия, заряженная светом солнца, сильнее всего течет через мир. Посмотри!
Он не видел ничего, кроме белого, разрастающегося, слепящего шара. Внезапно солнечный свет пронзил этот шар, превратив его в брызги цвета, замерзший песок – в магниевую стружку, а ледяные цветы – в яркие драгоценности. Ветер подул сбоку и всколыхнул туман, разрывая его в клочья, и далеко внизу мелькнула земля, вызвав приступ головокружения. Такое огромное! Все было такое огромное… Ниргал упал на песок на одно колено, оперся руками о другое, чтобы сохранить равновесие. Камни и ледяные цветы под его ботинками сверкали, словно под микроскопом. Камни были усеяны круглыми чешуйками черного и зеленого лишайника.
Далеко на горизонте виднелся холм с плоской макушкой – кратер. В гравии остался след марсохода, почти скрытый наледью, будто он пробыл там миллионы лет. Рисунок, пульсирующий в хаосе света и камней, зеленый лишайник, пробивающийся в лед…
Все заговорили разом. Другие дети принялись весело бегать вокруг, визжа от восторга, когда туман рассеивался, показывая кусочек темно-розового неба. Койот громко смеялся.
– Они словно зимние телята, выпущенные по весне из хлева… Посмотри, как они прыгают, о, бедные малютки, ха-ха-ха… Роко, так ты не научишь их жизни…
Гогоча, он поднимал детей с песка и снова ставил на ноги.
Ниргал встал, попробовал прыгнуть. Он почувствовал, что может улететь, и порадовался, что ботинки у него такие тяжелые. От ледяного утеса неподалеку извилисто тянулась длинная насыпь высотой по плечо. Джеки поднималась к ее гребню, и Ниргал побежал к ней, склоняясь чуть вперед, к мешанине камней под ногами. Он взобрался на хребет и понял, в каком ритме ему нужно бежать. Казалось, будто он летит, будто может бежать вечно.
Он встал рядом с ней. Они обернулись, чтобы посмотреть на ледяной утес, и закричали от ужаса и удовольствия: утес тянулся в тумане бесконечно. Столп утреннего света стекал по нему как талая вода. Они отвернулись, не в силах дольше смотреть. Смаргивая потоки слез, Ниргал увидел собственную тень, падающую в туман, что скрывал камни внизу. Яркая тесьма радужного света обрамляла ее. Он громко закричал, и Койот помчался к ним, его голос орал прямо в ухо:
– Что такое? Что случилось? – Он остановился, увидев тень. – Эй, это же глория! Как Брокенский призрак.[7] Помаши руками. Посмотри на цвета! Святый Боже, да вы везунчики!
По наитию Ниргал махнул рукой в сторону Джеки, и их глории слились, превратившись в один нимб, пылающий всеми цветами радуги, окруживший их синюю двойную тень. Джеки засмеялась восхищенно и… ушла, чтобы проделать то же с Питером.
Примерно через год под руководством Сакса Ниргал и другие дети начали понимать, как проводить дни. Урок Сакс начинал у доски, и пока он, безэмоциональным голосом искина, гудел о парциальном давлении и инфракрасном излучении, дети за его спиной закатывали глаза и строили рожицы. При первой же возможности один из них начинал игру, и Сакс ничего не мог с этим поделать. Он говорил что-нибудь вроде: «При термогенезисе, не сопровождаемом дрожью, тело производит тепло, используя пустые циклы», – и вдруг кто-нибудь поднимал руку, спрашивая: «Но почему, Сакс?» – и все принимались сверлить глазами лектора, даже не глядя друг на друга. Сакс хмурился, как будто ничего подобного не происходило ранее, и отвечал:
– Тело производит тепло, не затрачивая столько энергии, сколько ему требуется при мышечных сокращениях. Белки в мышцах взаимодействуют, но вместо того, чтобы вступать в реакцию, они просто скользят друг относительно друга, и так возникает тепло.
Джеки повторяла, причем так искренне, что весь класс верил ей:
– Но почему?
Сакс начинал моргать, да так быстро, что класс сходил с ума, наблюдая за ним.
– Так разрушаются ковалентные связи в аминокислотах белка, и это разрушение высвобождает то, что называется энергией расщепления.
– Но почему?
Он начинал моргать еще сильнее.
– Это просто физические процессы. – Он начинал неистово рисовать на доске диаграммы. – Ковалентные связи образуются, когда две атомные орбиты сливаются в одну, и это орбита электронов обоих атомов. Разрыв этих связей высвобождает от тридцати до ста килокалорий запасенной энергии.
Сразу несколько человек спрашивали хором:
– Но почему?
Это приводило его на субатомный уровень, где цепочка «почему» и «потому что» могла длиться до получаса, а они не понимали ни слова из его объяснений. Наконец все чувствовали приближение финала игры.
– Но почему?
– Ну, – Сакс косил глазами, пытаясь проследить всю цепочку рассуждений, – атомы хотят вернуть стабильное число электронов и вынуждены делить их.
– Но почему?
Он чувствовал себя загнанным в ловушку.
– Так соединяются атомы. Это один из способов.
– Но ПОЧЕМУ?
Сакс пожимал плечами.
– Так работает ядерная сила. Вещи устроены так после…
И тут все дети кричали хором:
– Большого взрыва!
После они принимались торжествующе вопить, а Сакс хмурился, понимая, что они снова обвели его вокруг пальца. Он вздыхал и возвращался туда, откуда игра началась… Но всякий раз, когда они затевали ее заново, он забывал об этом, по крайней мере, если их «почему?» звучало достаточно искренне. И даже если он понимал, что происходит, то не в силах был остановить их. Все, что он мог, это спросить, слегка нахмурившись: «Что почему?» Это несколько замедляло игру, но когда Ниргал и Джеки поумнели уже настолько, что могли определять, что́ именно в каждом из утверждений заслуживало вопроса «почему?», и продолжали спрашивать, Сакс считал своим долгом отвечать им на всю цепочку вопросов вплоть до «Большого взрыва», хотя иногда он бормотал: «Мы не знаем».
– Мы не знаем? – кричал класс в притворном ужасе. – Почему нет?
– Это не объяснено, – отвечал он, нахмурившись. – Пока что.
Так проходило каждое веселое утро с Саксом, и все они, включая его самого, кажется, соглашались, что это было лучше, чем мрачное утро, в которое Сакс бубнил без перерыва и повторял: «Это действительно важно», – всякий раз, когда оборачивался и видел ряд голов, сонно упавших на парты.
Однажды утром, думая о том, как хмурится Сакс, Ниргал задержался в школе, пока не остался с учителем один на один. Он спросил:
– Почему вам не нравится, когда вы не можете ответить на вопрос «почему»?
Сакс снова нахмурился. После длинной паузы он медленно сказал:
– Я пытаюсь понять. Видишь ли, я много внимания уделяю деталям. Так много, как могу. Я концентрируюсь на специфике каждого момента. Я хочу знать, почему все происходит так, как происходит. Мне любопытно. Я думаю, что у всего на свете есть свои причины, и мы должны уметь их выявлять. И когда я не знаю причин… ну, мне это не нравится. Это меня раздражает. Иногда я называю это, – он робко глянул на Ниргала, и тот понял, что никогда раньше Сакс никому этого не говорил, – я называю это Великим Необъяснимым.
Это белый мир, внезапно понял Ниргал. Белый внутри зеленого, противоположный заключенному в белое зеленому миру Хироко. И они воспринимают эти миры по-разному. Если смотреть с зеленой стороны, когда Хироко сталкивается с чем-то загадочным, ей это нравится, это делает ее счастливой – зеленая энергия, священная сила. Если смотреть с белой стороны, когда Сакс сталкивается с чем-то загадочным, его пугает Великое Необъяснимое, опасное и ужасное. Саксу интересна истина, в то время как Хироко любопытна действительность. Или, может быть, это просто две стороны одной медали – ведь эти слова могли трактоваться по-разному. Проще было сказать, что она любит зеленый мир, а он – белый.
