острова, внизу у пляжа, кто-то чертовски громко колотил гигантским молотком по раскаленному железу.
Кузница.
Айзек любил кузницу. Ее построили на берегу, чтобы постоянный приток крепкого ветра помогал поддерживать огонь. Айзек не совсем понимал, как эту штуку, что добывают в скалистых горах, превращают в расплавленный красный камень, да и какая разница? Его увлекало дальнейшее — что за этим последует. Он любил жар, сияющее в глубине багровое пламя, раскаленные добела слепящие искры. Любил запах озона и горящих углей, дым, звон металла.
Да. Он хотел стать кузнецом и обучался у Капитана Спаркса уже без малого месяц. Пока что никто, кроме него, не называл Родриго этим нелепым именем, однако Айзек поставил себе цель: к зиме прозвище должно закрепиться. Оно казалось полным глубокого смысла, и никто не мог убедить Айзека в обратном.
На сегодняшний выходной у него имелись кое-какие планы. Миоко, Доминик, Триш, Садина и еще несколько друзей собирались доплыть на байдарках до мыса Стоун-Пойнт, чтобы посмотреть пещеры и попрыгать со скал. Доминик не упустит возможности раздеться догола и плюхнуться животом в воду с утеса, который называют Бровью Мертвеца, вызвав всеобщее бурное веселье. Пропустив такую тусовку, Айзек перестанет себя уважать. Кроме того, после третьего за пять лет утопленника Стоун-Пойнт находился под запретом, и Айзек еще ни разу там не бывал, что делало поход еще привлекательнее. В своем роде.
Ни один из этих убедительных доводов не уменьшил его зуд. Ровный и ритмичный, словно биение железного сердца, звон влек Айзека в кузницу с такой силой, будто его тащили на веревке. Он любил наблюдать, как работает Капитан Спаркс, и перспектива грести несколько часов, а потом плавать и прыгать со скалы вдруг показалась ему скучной и утомительной. Точно старый моряк, поддавшийся сладострастному зову сирен, — история, которую рассказал ему однажды у костра дедушка, невзирая на протесты остальных, — Айзек быстро оделся, вышел из юрты и поспешил на зов огня и расплавленного металла.
Собственная юрта. Он до сих пор к этому не привык. У него есть своя юрта, однокомнатное жилище, в каких живет большинство людей на острове, кроме безумцев, которые решили завести больше двоих детей. Прожив в собственноручно построенной юрте каких-то три месяца, Айзек все еще гордился своим достижением.
Солнце растопило туман и прогнало облака. Куда ни глянь, сновали по своим делам люди: по пути на фермы, в магазины, на мельницу, на склад или на рыбалку. В большинстве своем они были слишком заняты, чтобы обратить внимание на юношу, чуть ли не бегущего в сторону пляжа в выходной день. Правда, ему помахал мистер Джерри — старик с гигантскими бровями, похожими на клочья гребенной шерсти, а чуть дальше подмигнула миз Ариана — безобидный жест для женщины, которая родилась на острове всего через год после Плоского перехода, одной из первых. Ее серебристо-седые волосы и морщины вокруг глаз неизменно наводили Айзека на мысль о бабушке из сказки о Красной Шапочке.
— Что за спешка, мальчик? — крикнула с газона старушка, державшая в руках местную газету, которую доставляла каждый день его подруга Садина. — Где-то пожар? Я что-то пропустила?
— Есть кое-какая работа в Кузнице, — ответил Айзек, замедляя ход, чтобы отвесить небольшой изящный поклон и помахать рукой. — А вы чем сегодня занимаетесь? Идете на свидание со стариной Фрайпаном?
Она издала победный крик.
— Пусть мечтает дальше! Этот бездельник понятия не имеет, как ухаживать за приличной женщиной!
Айзек преувеличенно громко расхохотался, взмахнул на прощанье рукой и перешел на галоп.
— Беги, мальчик! — крикнула миз Ариана. — Беги как ветер!
До чего классная старушенция!
Сирота стоял прямо и неподвижно за парапетом крепостной стены — винтовка на плече, ствол направлен в затянутое облаками небо. Как и во многие другие дни за последних одиннадцать лет, он смотрел на бесконечные поля, служившие безводным рвом вокруг его родины. Эта земля давно умерла, все живое и растительность погибли, и ничто не загораживало обзор. Вокруг расстилался пустырь, голый и серый, кладбище без надгробий — безбрежное, как океан.
Имени у Сироты не было.
В тридцати футах к северу стояла такая же безымянная статуя. Плечи расправлены, голова обрита, тело обтягивает артиллерийский костюм. Буквально человек-ракета. А в тридцати шагах к югу маячил третий Сирота. Последний не стоял, а сидел на металлической башне, на орудии такой огневой мощи, что оно могло разрушить всю стену, на которой само же и покоилось. У этого Сироты тоже не было имени.
Во всяком случае, так им говорили всю жизнь. С тех пор как они родились и их забрали у матерей, заболевших Вспышкой. Сирота явно не мог этого помнить, только каким-то образом знал, что его проверяли всеми доступными способами, вдруг он тоже заражен, а потом держали на карантине пять лет, вместе с ему подобными, пока он рос, учился, тренировался. Потом снова проверки. Это он уже помнил, хотя день, когда пришли результаты, вспоминался, как в легком тумане. Впрочем, результаты оказались отрицательными. Иначе его бы уже не было. Бросили бы в яму, как мать, и сжигали сто дней.
Хотя у Сироты не было имени, его звали Минхо. Конечно, он не мог сказать об этом ни одной живой душе. Ни разу в жизни никто не назвал его Минхо. Если Несущие Скорбь смогут прочесть его мысли и узнать, что он проклял свое призвание в жизни, присвоив имя, ему грозит мгновенная расправа. Без суда и следствия. Значит, надо хранить секрет. Он крепче перехватил винтовку, сжал губы и вздохнул, цепляясь за единственное, что знал.
Его зовут Минхо.
Несмотря на все усилия Остатков нации, среди Сирот ходили слухи о том времени, когда по Земле распространилась Вспышка, практически погубившая человечество. Никто не мог толком понять, какие из этих историй правда, а какие — просто легенды. Наверное, как и всегда, истина лежала где-то посередине. Сказки о ПОРОКе и шизах, об исцелении, о героизме и подлости. Рассказы о Лабиринте и о тех, кому удалось из него сбежать. Большая часть историй представляла собой мутный налет на стекле, в котором невозможно уловить хоть какой-то смысл. Лишь одна стояла особняком; из этого рассказа об отчаянной храбрости Минхо взял себе тайное имя.
В собственном воображении он выглядел точно таким, как Минхо из легендарных глэйдеров, точно так же мыслил и говорил, мечтал и боролся. В глубине души он считал себя достойным этого имени.
Минхо.
Однако храбрость храбростью, а имя должно до поры до времени оставаться тайной.
Тишину нарушил глубокий баритон рожка, донесшийся от ближайшей сторожевой башни, воздух
