с набережной в сторону небольшого сквера, который из-за многовековых деревьев, густо растущих на его территории, в высоту казался больше, чем в ширину. Единственное, что Оскалов подумал по поводу парочки – это то, какой они раз уже гуляют в эту прелестную погоду по одним и тем же улицам? Сотый или тысячный?
Перед сквером Саша увидел двухместные деревянные качели – старые, как мир. Он подошел к ним и сел. Металлические цепи, которыми качели держались за П-образную опору, натянулись. Еле слышный скрип – то ли дерева, то ли металла. Отсюда был вид на реку и на тот берег. Но больше всего в этом виде было неба. Чистого – ни единого облачка. Оскалов выпрямил ноги и стал медленно качаться. Туда. Сюда. Туда. Сюда…
Также размеренно жизнь тянулась в те далекие годы. Постепенное, уверенное развитие. Деньги, сэкономленные на здравоохранении, пошли в дело – миллиарды людей получили образование, позволившее им эффективно работать и счастливо жить. Экономика росла лишь из-за того, что люди тратили деньги, которые им давал этот самый рост экономики – замкнутый круг – пока даже в самый захудалый поселок не будет обеспечен всем, что может потребить (и еще немного сверху).
Отношение людей к жизни и смерти, сформированное многовековой культурой, стало постепенно меняться. Из чего-то далекого и маловероятного смерть превратилась в нечто невообразимое, невозможное и вообще вымышленное. Смерти ушли из кинематографа и литературы. Сериалы с многотысячными сериями, вечные актеры и авторы. Из года в год.
Уйдя из массового сознания, смерть захватила с собой и все, что было с ней связано. Религия пострадала больше всего: людям теперь больше не нужно было заботиться о бессмертной душе, им хватало забот о бессмертном теле. Философия, лишившись актуальности одного из самых главных вопросов, занялась другими, более сложными вещами: смысл жизни, я, познание бесконечности.
Жизнь же потеряла основную движущую силу, которая выражалась фразой: "завтра можешь не успеть". Теперь успеть можно было и завтра, и послезавтра, и через восемьсот лет, и, наверное, даже через миллион. А что успел он? С такой высоты лет жизнь казалась крошечной, неоправданной, но все же не пустой. Что-то было, было…
Мир качался: земля и небо не могли поделить пространство, и линия горизонта, разделяющая их, то оказывалась где-то снизу, то улетала вверх – из разу в раз. И вдруг остановилась на том же месте, где была изначально – Оскалов зацепил убегающую землю ногами. Затем встал, посмотрел на часы: десять пятнадцать. Еще есть немного времени, чтобы глазами охватить летний город.
Он пересек сквер – в его середине был белый, как будто мраморный, фонтан с ламинарными струями. Вода в них казалась стеклянной, застывшей в лучшем своем состоянии – мертвой. А может, это вообще была не вода? Дальше какой-то широкий проспект, ранее предназначавшийся для машин. Теперь посередине шли черные магнитные рельсы, и где-то вдалеке по ним плыл невесомый трамвай. Оскалов пошел отсюда в сторону мелких улиц, закрытых дворов и подлинной тишины – сонности большого города… Города, который старше Оскалова вдвое.
Сначала люди здесь, как и везде, жили в безвременье – тысячи лет проходили бесследно, почти никак не влияя на быт и облик поселения. Поколения сменялись, не умея накопить опыт, – поэтому потомкам приходилось переоткрывать изобретения предков, в сущности, стоя на месте в развитии. Но где-то, в бесконечно повторяющемся жизненном, цикле случилось чудо – случайным образом пламя прогресса зажглось в головах людей. Появилась письменность, которая дала фундамент для накопления знаний. Сообщение между разными поселениями дало возможность обмениваться опытом, умножая его многократно. Механизм скрипнул и пошел, набирая обороты; сначала неспешно, почти неотличимо от неподвижности, а потом все быстрее и быстрее, сметая на своем пути все препятствия.
Бесформенные хибары стали сменяться деревянными избами – теплыми и сухими. Затем малоэтажные каменные строения, неподвластные огню, потихоньку вытесняли древесину. Потом уже на их место приходили краснокирпичные окончатые исполины, вмещающие в себя сотни семей одновременно. Дальше был железобетон, композиты и дома, силившиеся достать до неба… И все – на этом архитектурная ротация остановилась и даже отступила чуть-чуть назад, отойдя от бессмысленного гигантизма. Люди вновь погрузились безвременье – сытое, безопасное, вечное.
Наука неостановимо шла вперед: открывалась фундаментальная природа мироздания, решались математические и физические "вопросы тысячелетия", осваивался космос. Ученые грезили новой промышленной революцией, а за ней и так называемой "технологической сингулярностью", когда прогресс станет настолько быстрым и коренным, что изменит не только облик цивилизации, но и сознание каждого отдельного человека – новый виток эволюции. Научные открытия должны были резко сказаться на жизни всех людей, но… не сказались.
Нет, были, конечно, изменения-улучшения: киловаттные аккумуляторы в смартфонах, экраны со стопроцентной передачей цвета, сверхбыстрый интернет по всей планете – да, но ничего более. По-настоящему новые технологии не шли в массы – их просто не покупали. Всех устраивал нынешний порядок вещей, и никто не хотел его менять.
Саша не понаслышке знал, что такое инертность сознания, когда человек противится не только изменениям в худшую сторону, но и вообще изменениям. Это страх перед неизвестностью? Может быть, но, скорее всего, это просто любовь человеческого мозга к наработке привычек. Действительно, зачем каждый раз напрягать весь этот неимоверно сложный механизм, пропускать мысли через центры критического мышления, задействовать память или даже фантазию, если можно просто проложить прямую конвейерную линию из пункта А в пункт Б?
К тому времени, когда с начала бессмертия минуло больше двадцати лет, уже родилось и выросло новое поколение, морально подготовленное к вечной жизни. Дети, не знающие иного мироустройства – дети с планами на бесконечность…
– Эй! – крикнул чей-то очень высокий, даже писклявый голос.
Саша обернулся и посмотрел в ту сторону, с которой, как ему казалось, шел звук. Он стоял в центре двора, окруженного длинными многоподъездными домами. К нему со всех сторон вели узенькие выложенные камнем дорожки, и на небольшом удалении от них начинались кусты. Саше показалось, что крик шел оттуда.
Увидеть владелицу голоса не удавалось, зато Оскалов заметил мальчика в желтой кепке, бегущего на крик. Саша стал за ним наблюдать: сначала, пробежав несколько метров вдоль дорожки, он остановился и начал пристально высматривать шевеления в кустах. Потом, видимо, ничего не обнаружив, мальчик обежал растительность и стал вглядываться в те же кусты с другой стороны. Он тянулся всем телом, вставал на цыпочки, подпрыгивал, но никак не мог увидеть свою подругу. Вся эта сцена продолжалась несколько минут. Потом, отчаявшись, он крикнул:
– Так нечестно!
Ответа
