еще бы. Не считая нежелательных беременностей, болезней, передающихся половым путем, и возгораний матрасов, постель — истинное убежище от любых опасностей. Но разве ты не предпринимал шаги, пусть и недостаточные, чтобы избавить Сариелу от ее одержимости?
Рафаил: А что предпринял бы ты?
Хамшаил (после некоторого раздумья): Призвал бы советников, персон опытных и здравомыслящих, дабы они дружески увещевали ее, разъяснив ей всю опасность ее заблуждения…
Рафаил: Так я и поступил. (Он щелкает пальцами, и на танцполе появляется несколько смущенный Мужчина в парике и камзоле британского джентльмена восемнадцатого столетия. Никто в «Кошачьем глазе» не обращает на него внимания.) Смотри сюда. (Представляет их друг другу.) Хашмаил, это Филипп Дормер Стэнхоуп, четвертый граф Честерфилд. Лорд Честерфилд, это Хашмаил Правитель. Прошу прощения за то, что снова бесцеремонно выдернул вас из вашего посмертия, но мой коллега задал мне вопрос о том, какие действия я предпринял, чтобы излечить Сариелу от ее непристойной разновидности духовного расстройства.
ЧЕСТЕРФИЛД: Ах, да, Сариела. Очаровательный дух. (Он подходит к столу.) Совершенно очаровательный.
Рафаил: Я призвал вас, сэр, дабы вы дали ей совет, ведь в своем земном воплощении вы однажды сделали весьма остроумное, если не сказать, глубокое замечание относительно многочисленных неудобств, связанных с человеческим способом репродукции.
ЧЕСТЕРФИЛД: Сексом?
Рафаил (гримасничая): Как вам будет угодно.
ЧЕСТЕРФИЛД (цитирует). «Цена непомерна, удовольствие минутно, а поза смехотворна».
Рафаил: Вот именно.
ЧЕСТЕРФИЛД: И, как вы и пожелали, Ваше Серафическое Величие, я отнес эту эпиграмму прямо к Сариеле.
Хамшаил (заинтригованный): И как же она ответила?
Рафаил еще раз щелкает пальцами, и ЧЕСТЕРФИЛД, исчезает, лопнув беззвучно, как мыльный пузырь. Рафаил щелкает опять, и на заплеванном танцполе возникает Сариела. Джук-бокс играет «Ангелов забегаловок сотворил не Господь».
В САРИЕЛЕ без малого шесть футов росту, ее гибкое женское тело задрапировано летящей, белоснежной туникой. У нее благородное, поразительно прекрасное лицо — она напоминает то ли мужчину, немного похожего на женщину, то ли женщину со слегка мужскими чертами, — а ее крылья выступают над лопатками в виде небольших и явно маломощных, хотя и вполне привлекательных приспособлений.
Сариела: «Лучшие его примеры не отягощают ни вина, ни плата, удовольствие можно продлить или испытать снова, а воображение поможет варьировать позы».
Рафаил: Господь смилуйся над нами.
Хамшаил (застигнутый врасплох): Как умно! (Опомнившись): Но как грубо. Никогда я не испытываю к падшим созданиям Всевышнего жалости столь глубокой, как в тот миг, когда они бьются в тисках противной разуму страсти размножения. И ты, моя дорогая Сариела, могла пасть жертвой мишурного соблазна той деятельности, которую даже простой смертный лорд Честерфилд имел мудрость признать унизительной и глупой?
Сариела (нисколько не смущенная): Признаю. Равно как и то, что меня ужасно раздражает моя неспособность предаться этому удовольствию.
Рафаил (Хамшаилу): Она умница. Вon mot лорда Честерфида она парировала без раздумья.
Хамшаил (Сариеле): Если уж ты лишена такта, то поздравляю тебя хотя бы с быстротой реакции.
Сариела: Каждый элемент моего трехсоставного ответа порожден соответствующей частью Честерфильдовой фразы, которой он противостоит. Он сам меня вынудил.
Хамшаил: Как я понимаю, он тебе не симпатичен.
Сариела: Несмотря на язвительные диатрибы, которые направлял против его светлости Сэмюэль Джонсон, лорд Честерфилд был — и остался даже на безупречных Небесах Господа нашего — совершенным джентльменом. Но это не опровергает моей точки зрения на него, как на индивида, вряд ли заслужившего те вполне функциональные гениталии, которые были поручены его заботам.
Рафаил: Подойди ближе, дитя мое. Присядь здесь со мной и с Хашмаилом. Выпей стакан вина.
Сариела: Предпочитаю узо, он возбуждает интеллект, пусть и слегка, без посредства пищеварительного тракта.
Рафаил: Брось. Не придирайся к напиткам.
Он похлопывает стол ладонью. Сариела горделиво подходит, со скрежетом выдвигает стул, разворачивает его спинкой от себя, крутнув на одной ножке, и садится на него верхом, как ковбой.
Сариела: Напитки тут ни при чем. Я злюсь из-за нашей нечувственной бестелесной природы.
Хамшаил: A-а. Понятно. Разумеется.
Рафаил (кричит): Бармен, еще одно «Микелоб темное», стакан цинфанделя и один узо для дамы!
Бартендер (также кричит в ответ): Сейчас будет, Раффи!
Хамшаил: Раффи?
Пока АНГЕЛЫ беседуют, бармен готовит их заказ, ставит все на поднос с пробковым днищем и, наконец, вручает его малышу Обри, который отправляется с ним через всю комнату.
Рафаил: За последние несколько месяцев я бывал в Акли раз двадцать, не меньше. Что такого ужасного в дружеской пикировке с местным содержателем таверны?
Хамшаил: Ничего. Совершенно ничего.
Сариела: Мне бы хотелось чувствовать вкус выпитого и съеденного. Мне бы хотелось, чтобы еда и напитки переваривались у меня внутри. Я бы хотела испражняться тем, что остается после переваривания. И еще, выражаясь не слишком изощренно, мне хотелось бы трахаться.
Хамшаил (снова застигнутый врасплох): Кто?
Сариела: «С кем», ты, наверное, хотел сказать. С кем угодно. Ну, почти. С любым, кто обладает набором необходимых анатомических приспособлений, включая тактильную чувствительность, позволяющую наслаждаться процессом, и достаточной любезностью, чтобы давать удовольствие взамен — это, конечно, в том случае, если бы моя конституция позволяла мне получать его.
Обри прибывает с напитками, расставляет их по столу, отвешивает изысканный, хотя и немного деревянный поклон и уходит.
Сариела (кивая на мальчика): Даже у этой живой препубертатной копии ренессансного херувимчика больше эрогенных импульсов и соответствующих тканей, чем у нас с вами. Это возмутительно.
Рафаил (Хамшаилу): Видишь? У нее опасный случай духовного расстройства, сопровождающийся несовместимыми с ангельским состоянием плотскими желаниями такой силы, что, стань они известными в Раю, переполоши бы все девять хоров ангелов.
Сариела: Чушь собачья.
Рафаил: И ты станешь отрицать, что страдаешь необычной — для ангела — формой духовного расстройства?
Сариела: А ты станешь отрицать, что у нас есть «гениталии», хотя они таковы, что не могут ни зачинать потомков, ни испускать мочу, так что лучше будет назвать их «натуралиями», «наружными половыми органами», а то и «безделушками»?
Хамшаил (глубоко заинтригованный): А я вообще никогда о них не думаю.
Сариела: А зачем? Они ведь ни для чего не нужны. Из них ничего не брызгает и не вытекает. У вас, парней, они хотя бы болтаются, а мои — ну, я просто не знаю — пребывают во мне, и только. Это шутка: глупая, плоская, несмешная шутка.
Рафаил:
