– Такой вес, – сказал Широков, – может вредно сказаться на здоровье экипажа.
– Нашей наукой установлено, – ответил Ньяньиньг, – что постепенное увеличение веса до двух с половиной раз безвредно для человека. Диегонь доводит скорость до двухсот семидесяти восьми тысяч и, как я сказал, вес – до двух и семидесяти семи. Это уже не безвредно, но мы принимаем меры.
– Какие? – спросил Широков.
– Когда корабль достигнет скорости в двести семьдесят тысяч километров в секунду, его экипаж будет продолжать путь лежа, до момента наступления невесомости.
– Когда это произойдет?
– Через семь тысяч пятьсот ваших часов после старта с Земли.
Синяев быстро произвел подсчет на листке бумаги.
– По нашему счету, – сказал он, – это будет пятнадцатого марта.
– Почти ровно через три месяца, – сказал Широков. – Сколько же времени придется лежать?
– Двести семьдесят два часа. Но вам не будет скучно. Все это время вы будете спать.
– Я понимаю, – сказал Синяев, – звездолет летит в пустом пространстве и не нуждается в управлении. Но все же это рискованно.
– Я не точно выразился. Мьеньонь и я будем спать по очереди, на всякий случай.
– Вероятно, именно из-за увеличения массы вы остановились на скорости в двести семьдесят восемь? – спросил Широков.
– Отчасти поэтому, но были и другие причины, связанные с двигателями. Очень заманчиво лететь с ускорением половину пути, а вторую половину с замедлением, но пока это недоступно нашей технике.
– Но в этом случае корабль должен превысить скорость света, – недоуменно сказал Широков, который очень смутно знал выводы теории относительности.
– Существует мнение, что скорость света не является пределом, – ответил Ньяньиньг, – и ее можно превысить. Но на практике это не проверено. Пока считается, что при непрерывном ускорении корабль будет все время приближаться к скорости света, но никогда ее не достигнет.
– Парадоксы относительности, – заметил Синяев. – Мы сейчас проверяем на практике ее выводы.
Тревожная мысль мелькнула у Широкова. Он вспомнил, что для человека, движущегося со скоростью, близкой к скорости света, время должно идти медленнее, чем для находящегося на Земле. Пока они будут лететь на Каллисто и обратно, время Земли далеко обгонит время корабля.
– Ну и как, – спросил он, – сходится теория с практикой?
– Пока во всем.
– Значит, вернувшись на Землю, мы не застанем никого из тех, кого оставили? Перенесемся в будущее? Очень неприятно.
– Не понимаю вас, – сказал Ньяньиньг. – Вы же знали, что расстаетесь с Землей на двадцать пять лет. Что же вас сейчас встревожило?
– Я упустил из виду, что на Земле пройдет больше, чем двадцать пять.
– Это почему? – удивился Синяев.
– Когда мы вернемся на Землю, по земным часам?
– Через двадцать пять лет. Вы же это знаете.
– По-видимому, – сказал Синяев, – Петр Аркадьевич запутался в парадоксе времени. Это неудивительно, он не математик. Время полета вычислено для земного времени, но не для времени на корабле, как вы думаете. Мы будем лететь на Каллисто одиннадцать лет по часам Земли, но гораздо меньше по часам корабля. Для нас полет будет продолжаться немного больше трех лет. Вы вернетесь постаревшим лет на десять, а все ваши родные и знакомые постареют на двадцать пять. Это своеобразная премия за скуку полета.
– Действительно, – сказал Широков, – я не математик и плохо уясняю себе подобные парадоксы. Но я очень рад, что мои опасения ложны.
Синяев и Ньяньиньг засмеялись.
В последующие дни они внимательно следили за тем, как медленно, но непрерывно увеличивалась на корабле тяжесть всех предметов. Белый шар летел все быстрее и быстрее, приближаясь к моменту, когда двигатели остановятся и он полетит по инерции.
Тогда исчезнет всякая тяжесть и наступит странная, фантастическая жизнь без веса. Она будет продолжаться девять лет по часам Земли, но только три – по часам корабля. И все это время звездолет будет мчаться с одной и той же скоростью к далекой Каллисто, через мрак и холод Вселенной, из мира безмолвия к миру света, движения и жизни.
Незаметно приблизился день пятнадцатое марта, когда экипаж звездолета должен был погрузиться в сон, чтобы без вреда для себя перенести сравнительно короткий период чрезмерного увеличения тяжести. Широков уже с трудом мог поднять свою пишущую машинку. Кресла в его каюте стали так тяжелы, что приходилось напрягать все силы, чтобы сдвинуть их с места. Ходить, а в особенности подниматься по лестницам, было утомительно. У Петра Аркадьевича было такое ощущение, будто он постарел по крайней мере лет на сорок.
По совету Синьга, он работал теперь полулежа на мягком диване, стараясь двигаться как можно меньше.
– Даже думать стало как будто тяжелее, – заметил Синяев.
Они говорили медленно и невнятно, с трудом двигая губами и языком. Синяев был бледен.
– Я себя плохо чувствую, – ответил он на вопрос Широкова.
Они замолчали, устав от этого короткого разговора, и долго неподвижно лежали: Широков – на том, что отдаленно напоминало диван, Синяев – в кресле. Слышалось только напряженное дыхание. Каждый вздох требовал усилий, словно что-то тяжелое лежало на груди и мешало дышать.
– Я долго не выдержу, – сказал Синяев.
– Сегодня, – ответил Широков.
Он вынул часы. Это был прекрасный хронометр, подаренный ему профессором Лебедевым накануне старта. «Возьмите их, – сказал Семен Павлович. – Эти часы будут верно служить вам все двадцать пять лет».
– Они стоят, – сказал Широков. – Пружина не в силах двигать механизм, все части которого стали в два с половиной раза тяжелее.
Без стука в каюту вошел Синьг. Каллистянский врач двигался с очевидным усилием. За ним вошел Мьеньонь. Будучи моложе своего товарища, инженер шел легче и без видимого усилия нес небольшой плоский предмет, похожий на футляр готовальни.
– Мы пришли пожелать вам спокойной ночи, – улыбаясь, сказал он.
– Кроме вас и нас двух, – прибавил Синьг, – весь экипаж звездолета уже спит. Теперь ваша очередь.
– Наконец-то! – облегченно вздохнул Синяев. – Начните с меня.
– Вы ляжете у себя?
– Да, конечно, – ответил астроном.
Он вышел с обоими каллистянами.
– Разденьтесь и лягте, – сказал Синьг, на мгновение задержавшись у двери.
– Хорошо, – ответил Широков.
Оставшись один, он подошел к стене и нажал кнопку. Беззвучно отделившись от стены, как бы выйдя из нее, появилась широкая мягкая постель.
Ожидать пришлось недолго. Минут через семь оба каллистянина вернулись.
– Ну как? – спросил Широков.
