Таким не место на земле!
Опускается бинокль. Уверенно и твёрдо вытягивается воронёный ствол.
Мгновение… и хрустально чисто в ясной тишине утра звучит одинокий выстрел.
Тотчас же раздаются другие выстрелы, вспыхивает перестрелка, и где-то за горизонтом тяжело ударяют орудия.
Наступает обычный боевой день.
Но Дмитрий Волгин, снайпер гвардейской части, не слышит нарастающего грохота боя. Весь мир заслонила ликующая мысль — клятва выполнена! Уничтожен четырёхсотый оккупант!
И вот другой, тоже незабываемый, день встаёт в памяти.
Среди покрытых снегом печных труб сожжённой деревни в парадном строю гвардейский полк. Бойцы и командиры получают награды Родины.
Глубокая тишина. Только трещит на сильном ветру бархатное полотнище знамени.
Негромко, но так, что слышно всему полку, адъютант командующего фронтом произносит очередную фамилию: «старшина Волгин!».
И руки маршала прикрепляют к грубой коже полушубка муаровую ленточку Золотой Звезды.
Волнующий день девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года Дмитрий Волгин встретил в Вене.
Война кончилась, надо было жить дальше. Ленинград показался пустым и скучным. В нём не было и никогда не будет Иры! Волгин уехал работать на периферию.
Вот тогда он снова встретился с Михаилом Петровичем Северским, братом Иры. Давно возникшая и прерванная войной дружба возобновилась.
Северский работал в Министерстве иностранных дел. Он посоветовал Волгину, юристу по образованию, перейти на дипломатическую работу. Волгин охотно согласился. Вскоре вместе со своим шурином он выехал во Францию.
И вот смерть, щадившая на полях Великой Отечественной войны, настигла его в Париже.
Глубоко вздохнув, Волгин открыл глаза.
Он с удивлением увидел, что в комнате почти совсем темно. Очевидно, уже наступил вечер. Значит, он не только вспоминал прошлое, но и спал.
Дождь по-прежнему лениво стучал по стёклам окон.
Волгин протянул руку, но не позвонил, услышав в соседней комнате твёрдые мужские шаги.
Дверь открылась.
Вошедший остановился на пороге. Волгин видел только тёмный силуэт в светлом четырёхугольнике, но легко узнал своего шурина. Михаил Петрович решил, что больной спит, шагнул назад и хотел закрыть дверь.
— Я не сплю, Миша, — сказал Волгин. — Подойди сюда.
Северский, неслышно ступая по мягкому ковру, подошёл к постели.
— Почему ты лежишь в темноте? — спросил он.
— Темнота мне не мешает… Сядь сюда, на кровать. Только что я вспоминал свою жизнь. Ничего замечательного, но и стыдиться мне не приходится. И жалеть больше не о чем. Могу умирать спокойно..
— Кто о чём! — В голосе Михаила Петровича слышалась досада. — С чего ты взял, что непременно умрёшь? Если бы от каждой болезни умирали, людей бы не осталось. Давай я зажгу лучше свет.
Он встал и, подойдя к двери, повернул выключатель. Комната осветилась.
Когда он вернулся к постели, Волгин лежал с закрытыми глазами. Михаил Петрович внимательно посмотрел на его страшно худое, землистое лицо и тяжело вздохнул.
Он вспомнил слова профессора, сказанные сегодня утром: «Больному осталось не более трёх дней жизни». Старый опытный врач не ошибался. Михаил Петрович видел это и сам.
Он наклонился и чуть коснулся руки, лежавшей на одеяле:
— Дима, ты спишь?
— Нет, — Волгин открыл глаза. — Посиди немного со мной.
— Тебе сейчас принесут ужинать, — Михаил Петрович сел в кресло. — Вера Андреевна говорила мне, что ты стал капризничать, — он улыбнулся устало и грустно. — Зачем тебе понадобился прогноз погоды? И что это за фантазия с Эйфелевой башней?
Волгин нахмурился.
— Это так, — неохотно ответил он. — Не обращай внимания. Мало ли что взбредёт в голову, когда человек ничего не делает.
В конце августа, во второй половине дня, в окрестностях Можайска по асфальтированному шоссе мчался открытый автомобиль.
На заднем сиденье никого не было. Рядом с шофёром сидел пожилой мужчина. Лёгкое серое пальто, мягкая шляпа и очки в золотой оправе придавали пассажиру автомобиля вид иностранца-туриста. Сходство усиливалось огромным интересом, с которым он всматривался в проносившиеся мимо живописные виды. И только отсутствие фотоаппарата на тонком ремешке несколько нарушало впечатление.
— И никаких следов…
Шофёр вопросительно повернул голову.
— Я говорю, что не вижу следов войны, — пожилой мужчина показал рукой вокруг: — В этих местах были гигантские бои.
— Прошло восемь лет, Михаил Петрович. Но следы есть, вы их просто не замечаете.
Северский вздохнул.
— Да, — сказал он, — восемь лет! Для нашей страны это огромный срок. Совсем недавно я был в Лондоне. Там ещё и сейчас встречаются разрушенные дома. В окрестностях Парижа ясно видны следы не только Второй, но даже Первой мировой войны. А у нас уже почти ничего не видно. Далеко ещё, товарищ Петров?
— Километров двенадцать, четырнадцать, — ответил шофёр, — а там и У…
Машина быстро мчалась по гладкой широкой магистрали. Прохладный ветер, огибая смотровое стекло, приятно щекотал лицо. Встречные машины проносились мимо, оставляя за собой лёгкие облачка пыли и отработанного бензина.
На безоблачном небе солнце склонялось к западу.
— Поздно выехали, — сказал Северский. — Возвращаться придётся в темноте.
— Вы долго пробудете там?
— Нет, не долго. Я еду на могилу. Хочу проститься с сестрой и с другом перед долгой разлукой. Легко может случиться, что эта разлука навсегда…
— Ваша сестра и друг… — сочувственно сказал Петров. — Вы никогда не были на их могилах?
— Могила одна… Не был, товарищ Петров. Мою сестру похоронили во время войны. Её повесили немцы. Её муж, мой лучший друг, умер этой зимой. Мы с ним были тогда во Франции. Его тело отправили на родину в свинцовом гробу и похоронили рядом с женой, в одной могиле. А я не мог покинуть Париж. Очень хотел, — прибавил Северский, — но не мог. Поэтому я на похоронах не был.
— А вашу сестру за что повесили? Впрочем, фашисты часто вешали и без причины.
— Моя сестра была в партизанском отряде. Она врач по профессии. Проникнув в город, она лечила трёх раненых из местного подполья. Гестапо открыло тайное убежище. Раненых тут же прикончили, а сестру схватили и подвергли пыткам, добиваясь сведений о партизанском отряде. Ничего не добившись, они повесили её, — Михаил Петрович помолчал, справляясь с волнением. — Правительство удостоило её звания Героя Советского Союза, — закончил он.
