На минуту воцарилось молчание, затем тот же самый человек, что перебил его, осведомился:
— Понимаю, что вы отвечали на подобный вопрос много раз, и все же… Вы помните одновременно и о том, что…
— Что у Кеннеди не было второго президентского срока? Помню, конечно. Карл спросил меня об этом прежде всего, и, разумеется, я помню, как и все мы, что Кеннеди убили. В Далласе. В шестьдесят третьем? Да, в шестьдесят третьем. А вскоре застрелили и Освальда. — Он виновато пожал плечами. — Ясно, это звучит полной бессмыслицей, но у меня параллельные воспоминания, и что тут еще можно сказать?
— Вы помните, где вы были в день убийства?
— Нет.
Председатель счел за благо вмешаться:
— С двойными воспоминаниями все ясно. Но сегодня у вас появилось что-то новенькое?
— Точно. Дня через два после того, как мы потолковали с Карлом, я припомнил кое-что еще, только не сразу взялся за поиски. У себя в Дрекселе я заведую транспортным отделом большого универмага, нам приходится отправлять кучу всякого барахла, а значит, работать сверхурочно. И все-таки в минувшее воскресенье я собрался с духом, вытащил верхний ящик комода и вытряхнул содержимое на кровать. — Он улыбнулся всем присутствующим, словно приглашая их присоединиться к своему веселью. — Этот ящик — объект каждодневных шуток среди моих домашних, и каждый считает своим долгом пройтись по этому поводу. Я сваливаю туда хлам, который забил этот ящик доверху — так, что он уже почти не открывается. Чего там только нет: корешки от билетов в кино, чеки из магазинов, гарантийные талоны на вещи, которые много лет как сломались или износились. Фотографии, вырезанные из журналов, часы, которые больше нипочем не заведешь, исцарапанные линзы от старых очков. В ящике валяется групповая фотография, сделанная в день окончания средней школы. Хвост енота, который я привязывал к радиатору машины, когда учился в колледже. Шнурки от ботинок, карандаши и перья, которые давным-давно не пишут, пустые спичечные коробки, обмылки из разных мотелей, негодные батарейки. Назовите любую ненужную вещь, и она там найдется.
— Ну так вот, — продолжал Браунстейн, чуть переведя дух, — вывалил я весь этот мусор на кровать, а потом начал помаленьку перекладывать его обратно в ящик. Бумажку за бумажкой, вещицу за вещицей, пока не отыскал вот это…
Он разжал руку, и все привстали, чтобы лучше видеть. На ладони Браунстейна лежал плоский кружок размером чуть больше монеты в полдоллара. Кружок был белым — то ли пластик, то ли покрытый эмалью металл. И на нем синие портреты двух мужчин лицом друг к другу: слева, с поворотом в три четверти, — уверенно улыбающийся Джон Кеннеди, справа, строго в профиль, — серьезный, почти насупленный Эстес Кефовер. Над портретами — на красном фоне полукругом, белыми буквами: «Первый срок удался». Такими же буквами внизу, но на голубом фоне: «Заслуживает второго». И прямо под портретами и ленточкой — фамилии: «Кеннеди — Кефовер, 64» [2].
— Значок избирательной кампании, — тихо констатировал кто-то.
Кто-то не удержался от восклицания:
— Будь я проклят!..
И кто-то еще не совладал с любопытством:
— Можно посмотреть поближе?..
С согласия Браунстейна значок начал путешествие вокруг стола.
После этого решено было выпить кофе, как повелось на факультете, его сварили в колбе и процедили через воронку с фильтровальной бумагой. Прихлебывая из пластиковых чашек, одни стояли или бродили по комнате, другие присели на край стола. Значок с портретами все переходил из рук в руки, его недоверчиво подносили к глазам, ощупывали выпуклое клеймо изготовителей на обороте…
— Ладно, — изрек наконец председатель, — подведем черту. Поставьте чашки на стол, если угодно. — Выждав, пока все снова уселись, он добавил более деловым тоном: — Мистеру Браунстейну пора в путь, до дома ему неблизко. Пока он не уехал, можете задать еще несколько вопросов.
— С вашего разрешения, — подала голос Одри. — Мистер Браунстейн, а вам не доводилось встречать других, у кого сохранились… так сказать… сходные воспоминания?
Гость, который теперь стоял рядом с председателем, кивнул:
— Да, однажды довелось. В доме моего брата. Он бейсболист, я пошел на матч посмотреть на его игру. С ним в одной команде был парень родом из Чикаго. Брат заставил меня пересказать этому парню мою историю, и тот отозвался: мол, я уже слышал что-то подобное. У себя в Чикаго.
Молодой лысеющий блондин по имени Стив подхватил:
— Ну и что, у того, другого, все совпало? Я имею в виду — про Кефовера, Дирксена и про съезд в Атланте?
Браунстейн покачал головой.
— Я спрашивал его об этом, только он ответил — нет. То ли он не знает, то ли не помнит. А может, он просто меня разыгрывал, знаете ли. Мол, что тут особенного, я и не такое слышал. Только мне кажется, что это был не розыгрыш. Думаю, парень говорил правду.
Гостя поблагодарили, и он удалился. Карл ушел вместе с ним. Избирательный значок, подаренный Браунстейном, остался лежать на столе, и до самого конца заседания кто-нибудь время от времени брал его в руки и вновь и вновь разглядывал.
— Ну что ж, — заявил председатель, — пора предоставить слово Тэдди Леманну, но, — он улыбнулся молодой женщине в армейской форме с нашивками лейтенанта, — вы ведь у нас новенькая?
— Да, если вы меня примете.
— Мы принимаем всех, кому интересно. Вы учились здесь?
— Я-то нет, а вот мой муж учился. Правда, мы развелись, но он успел заинтересовать и меня. И мой интерес не погас по сей день.
— Прекрасно. Уверен, что тот, кто привел вас сегодня, успел проинструктировать вас хотя бы вкратце. Кстати, кто это был — вы, Фрэнк?
— Как вы догадались? — удивился Фрэнк.
— Считайте, что меня озарило. — Несколько человек подавили улыбки, а председатель опять повернулся к женщине-лейтенанту: — Давайте проверим, не упустил ли ваш инструктор чего-нибудь. Вам понятно, чем мы тут занимаемся? Пока что мы ищем и фиксируем определенного рода инциденты. Документируем их в меру наших возможностей. Мы не знаем, что они означают. Может, и вовсе ничего. Разумеется, у каждого из нас есть своя гипотеза, но ясно только: подчас один и тот же отрезок времени существует как бы в двух версиях. Или существовал, а затем одна из версий победила другую. По крайней мере, так это выглядит, хотя в действительности вполне возможно, что все совершенно не так…
Мы пока даже близко не подошли к тому, чтобы сформулировать какую-нибудь определенную теорию, мы только прослеживаем эти инциденты всякий раз, едва услышим о них. Строгих организационных принципов у нас нет. И мы не высовываемся. Действуем, стараясь не привлекать к себе внимания, чтобы нас, чего доброго, не сочли помешанными. У каждого из нас есть небольшая агентурная сеть из родственников, друзей и знакомых — привлекаем всякого, кто узнал, услышал или каким-то иным образом натолкнулся на инцидент из тех, какие мы собираем. Так что обзаводитесь своей агентурой, если вы этого еще не сделали. Сами разберетесь, кого можно привлекать, а кого не стоит, — вот, пожалуй, и все, что я могу вам посоветовать. И даже тем, кого привлекаете, объясняйте как можно меньше. Делайте вид, что действуете в одиночку — маленькое хобби, ничего особенного. Потому что, имейте в виду, — председатель выдержал паузу, чтобы предупреждение прозвучало внушительней, — официально мы не имеем к факультету парапсихологии ни малейшего отношения. Официально там о нас и не слышали. Мы просто группа частных лиц, у которых довольно странное хобби. Мы даже не позволяем себе встречаться в стенах своего факультета, и раз ваш бывший муж учился у нас, вы без труда поймете почему. За сорок лет существования наш факультет наслушался вздора, — председатель зло прищурился, — от ученых мужей, занятых в других, рес-пек-та-бельных областях, которые не признают никаких фактов, никаких доказательств, хуже того, не желают признавать даже тогда, когда факты, как собаки, вцепляются им в задницу. — Он улыбнулся женщине-лейтенанту и самому себе. — Прошу прощения, если я чуть-чуть рассердился, это скоро пройдет. В общем, мы работаем строго неофициально и негласно, как только можем. Согласны? Готовы принести священную клятву на крови? (Лейтенант вернула ему улыбку.) Тогда добро пожаловать в наш ковчег. Тэд, насколько я понимаю, вы ради нас предприняли летом серьезное путешествие? Кажется, в Аризону?
