«Ну уж извините…»
"Давайте без лицемерия! Если посмеете хотя бы произнести какой-нибудь натужный термин вроде «лица старшего возраста», я докажу, что вполне способен еще сбросить вас в бассейн. Головой вперед. И держать вас там, пока не захлебнетесь. Тем не менее я старик. Родился как раз на стыке веков, так что запомнить, сколько мне лет, для меня несложно…
Но ближе к делу. Мальчишкой я жил в Нью-Йорке на Мэдисон-авеню. У нас был собственный четырехэтажный особняк — его давно снесли. Нас было пятеро: отец, мать, две сестры и я. И пес по кличке Фидо. Ну и еще несколько человек прислуги. Отец был преуспевающим брокером, специалистом по морскому страхованию, и мы были очень обеспеченной семьей. Каждое утро все вместе мы собирались в столовой к завтраку — так пожелал отец. И вот однажды весенним утром — до сих пор помню, что дело было в среду, — отец спросил меня, не хочу ли я сегодня пропустить занятия в школе. Мне было двенадцать, и я дал ему понять, что в общем-то хочу, — но что стряслось? Ну, ответил он, прибывает корабль, лайнер, и мне, быть может, будет интересно понаблюдать за этим событием из окон его конторы. Ему же было прекрасно известно, что я был помешан на океанских лайнерах точно так же, как мои внуки и правнуки нынче помешаны на самолетах. Хотя, если подумать хорошенько, сравнение неточно. Они, нынешние, воспринимают все походя, поразить их почти невозможно. Да они и знают больше, чем я в мои двадцать лет. Знают и такое, что мне и сейчас невдомек.
А я в те годы любил большие лайнеры пылкой любовью. Думал о них, читал о них, рассматривал их изображения и сам рисовал их. И отдал бы все, что угодно, лишь бы оказаться на борту. Что и произошло через пять-шесть лет — мы всей семьей отправились в Европу на «Левиафане». Так после войны переименовали немецкий лайнер «Фатерланд». Вы это, надо полагать, знаете и без меня…"
«Это общеизвестно».
Старик рассмеялся.
«С тех пор я плавал на „Мавритании“, и не один раз. На прежней „Мавритании“, я имею в виду. И на „Нормандии“, на „Лорентике“, на „Иль де Франс“, благослови его Господь. И многократно — на „Куин Мэри“. Удивительный корабль была эта „Мэри“, один из великих. Могла сравниться даже с „Мавританией“, и мне вовсе не нравится, что сегодня она, на привязи и без машин, стоит где-то в Южной Калифорнии, к которой никогда не имела и не имеет никакого отношения. Но надо благодарить судьбу хотя бы за то, что она сохранилась. Ведь кроме нее, ни один другой лайнер не дожил до наших дней. Все попали в металлолом сразу же, как только перестали приносить прибыль. А если бы мы их сохранили и поставили, скажем, в Саутгемптоне? Начиная с „Кайзера Вильгельма“ и дальше, слева направо, вплоть до „Мэри“. Было бы замечательно, не правда ли? А когда-нибудь к ним добавился бы и самый новый, последний лайнер „Куин Элизабет II“. Счастлив заметить, что „Куин Элиз“ верна давним традициям. Да, она современна, так и должно быть. Но она достойная наследница тех, прежних… Если вы еще не плавали на ней, мой мальчик, обязательно это сделайте…»
«Никогда не мог себе этого позволить, слишком дорого».
«Тогда пролезьте на нее зайцем. Потому что когда ее не станет, когда „Куин Элиз“ разденут до скелета и порежут на куски, чтобы выжать из нее остатки прибыли, атлантическим лайнерам придет конец. Новым лайнерам уже не бывать. Никогда. „Куин Элиз“ — ваш последний шанс познать одно из величайших удовольствий, какие даны человеку. Удовольствие выше секса, хотя вы еще молодой человек и способны совместить то и другое. Да не в сравнениях суть: могу вас заверить, что пересечь океан подобным образом — незабываемое впечатление. Обязательно прокатитесь на „Куин Элиз“, пока вас не лишили такой возможности. Я настаиваю. На чем я остановился?..»
«Вы рассказывали о своем отце».
"Да, вот именно. Он, конечно, не сомневался, каков окажется мой ответ, но заявил еще, что ему, мол, известна владеющая мной тяга к знаниям, так что, если я предпочту школу, он не обидится. Отец любил поддразнивать нас, а мы привыкли к его подковыркам. Мне они, признаться, даже нравились.
В общем, после завтрака мы отправились к нему в контору на углу Бэттери-плейс и Уэст-стрит. Вы, наверно, знаете здание «Уайтхолл-билдинг» — тогда оно было еще совсем новым. Из окон открывался прекрасный вид на весь район Бэттери и нью-йоркскую гавань. На мне были вельветовые бриджи, длинные черные вязаные чулки и просторная куртка с накладными карманами, на голове — матерчатая шапочка с козырьком. Так одевались все мальчишки школьного возраста, носить форму было тогда обязательно. До конторы мы добрались надземкой — и сразу к большому квадратному окну, откуда была видна вся гавань и бухта до самого горизонта. У окна на треноге стоял здоровенный медный, обшитый кожей телескоп. По-моему, такими телескопами обзаводились тогда все конторы, если их окна выходили на эту сторону здания.
Лайнер уже можно было заметить невооруженным глазом — далеко в океане темнело пятнышко. Отец навел на него телескоп, настроил инструмент и подозвал меня. Я приник глазом к окуляру, сдерживая дыхание, чтобы не сбить настройку, и вот корабль стал расти, двигаясь прямо на меня. От носа разбегались белые волны, из труб валил дым, прямые черные струи достигали такой плотности, что их, кажется, можно было пощупать. Ведь машины, конечно, работали на угле, и лайнер шел, по-видимому, полным ходом. Мало-помалу он заполнил весь окуляр, потом перестал умещаться в кружочке. Тогда я выпрямился и стал разглядывать корабль уже без телескопа. Он сразу уменьшился, но потом опять начал расти, быстро расти, и вот я уже различал цвета флажков, вывешенных на мачтах по случаю торжества. Появились пожарные катера, вышедшие навстречу, окружили лайнер и повели его в гавань — длинные медные брандспойты катеров были нацелены вверх, над ними взметались белые перистые фонтаны брызг. В тот день я наблюдал такую картину в первый, но далеко не в последний раз.
Потом подоспели буксиры, и когда корабль развернули левым бортом, я — было уже очень близко — впервые понял, какой же он потрясающе длинный. Дым из труб тоже тянулся на левый борт. Лайнер был четырехтрубным — я до сих пор считаю, что таким ему и положено быть. Это единственное, что плохо у «Куин Элиз» — ей бы тоже надо иметь четыре трубы, как предначертано Господом. Точно так же, как автомобилям предначертано иметь подножки, а аэропланам — два крыла. Верно я говорю, мой мальчик? Вы, конечно, не станете спорить…"
«Верно, — послышался голос Тэда. — Я и сам утверждаю то же самое, когда могу».
«Нисколько не сомневаюсь, только не слишком усердствуйте, не докучайте другим — вы еще недостаточно стары для этого. Значит, как я уже сказал, он развернулся, я увидел его во всю невероятную длину, солнце отразилось в сотнях иллюминаторов, и, как по заказу, именно в этот момент прозвучал гудок. Сперва над лайнером повисло белое облачко пара, а затем послышался величественный глубокий бас, который нельзя забыть. Все эти звуки нынче утрачены: скрежет вагонных колес, гудки пароходов, свистки паровозов. Без сомнения, Бог повелел локомотивам бегать исключительно на пару…»
