Мотив демонической власти стяжательства, мотив хищнического эгоизма пульсирующим нервом пронизывает целый ряд произведений сборника, начиная с повести “Нечем дышать” и кончая рассказом Ллойда Бигла-младшего “Памятник”. Плевать беззастенчивому дельцу и на экологию, и на людей, он и планету испоганит, и ее обитателей обречет на вымирание, был бы профит! Так тема экологии закономерно смыкается в западной фантастике с темой буржуазного хищничества, агрессивности и расизма (последнее особенно отчетливо проступает в рассказе Лестера Дель Рея “Крылья ночи”).
Будучи в сущности завуалированным, а то и откровенным грабежом, присвоением лишка за счет ближнего, стяжательство всегда выглядело делом аморальным, и потребовались сумерки буржуазного сознания, чтобы оно обрело, если не на словах, то па деле, некую общественную респектабельность. Теперь же все отчетливей проступает еще одна мерзкая, чем далее, тем все более опасная, черта хищничества и общественного эгоизма: грабеж ближнего сопровождается грабежом природы. Тут попрана не только справедливость, тут расхищается сама основа существования человека на Земле, под ударом оказываются все нынешние и будущие поколения людей. Уже по одной этой причине зло стяжательства перестало быть только этической или экономической категорией, оно превратилось в усугубляющую компоненту экологического кризиса. И фантастика Запада, где стяжательство процветает махровым цветом, остро, хотя, пожалуй, скорей интуитивно почувствовала эту все возрастающую угрозу и атаковала ее пером лучших своих представителей. Вот этот момент осознания стяжательства как угрозы всему живому, целой планете, ее прошлому, настоящему и будущему явление, пожалуй что, новое, по крайней мере если говорить о масштабах этого осмысления в литературе (оговорка необходимая, так как в марксистской философии все это было осознано раньше, точнее и глубже).
“Демон стяжательства” завораживает героев рассказа Р.Шекли “Индетерминированный ключ”; “демон стяжательства” правил бал в “Нашем прекрасном городе” Р.Хайнлайна; с ним в тридесятой звездной системе сражаются герои рассказа “Памятник” Л.Бигла-младшего; он едва не довершил гибель вымышленной цивилизации селенитов в “Крыльях ночи” Л.Д.Рея, и он же умерщвляет вполне реальную цивилизацию Америки в повести У.Пауэрса “Нечем дышать”. И за ним, как всадники Апокалипсиса, следуют агрессивность, безжалостность, тупость; где стяжательство, там и культ грубой силы, недаром ее адепт в рассказе Ф.О’Донневана “Пушка, которая не бабахает” отмечен еще и печатью алчности.
Бациллы стяжательства не знают границ, а в них теперь яд разрушения всего, чем мы дышим и чем живем. Общая ошибка, будто человек может и должен покорить природу, кратковременна и ныне изжита. Не меньшая ошибка — полагать, будто земли, воды, воздуха у нас сколько угодно, а природа, в случае чего, справится с любыми отбросами, — эта ошибка к счастью, изживается тоже. Но оголтелый, социально хамелеонствующий эгоизм, стремление урвать для себя побольше, а там хоть трава не расти, — вот это не кратковременно, многоформенно и живуче, всячески мимикрирует, прячется в тень там, где условия для него неблагоприятны, но его можно отыскать всюду, где природе нанесен урон.
Природа. “Если мы не будем постоянно ощущать ее рядом с собой в ночи, — говорил один из героев Брэдбери, — мы позабудем, какой она может быть грозной и могущественной. И тогда в один прекрасный день она придет и поглотит нас”. Что верно, то верно; если мы утратим ощущение природы, чему городской асфальт и бетон немало способствуют, то и при самых наиблагих намерениях все может кончиться плохо. Что же, назад к природе? Но тогда как и куда? К курной избе? А может быть, прямо в пещеры? Проблема есть, нет простого решения. Легче всего охаивать научно-технический прогресс, видеть в нем причину всех напастей, сидя в теплой квартире с водой, светом, канализацией и газом. Талантливые фантасты не поддались этому модному на Западе поветрию походя поносить науку и технику. И рассказ А.Азимова “Движущая сила” можно даже считать своеобразным ответом бойким витийствованиям на тему о том, как все будет естественно, прекрасно и человечно без этого самого прогресса. Человечно? Растения — и те прогрессируют, иначе с ними происходит то, что случилось с некогда могучими папоротниками; кто хочет, пусть завидует их судьбе.
А лучшее — не на словах, на деле — постижение природы откроет нам многое и драгоценное как в ней самой, так и в человеке. Неизбежно откроет, и обнаруженное пригодится нам в любых звездных далях, пусть в не так, как об этом пишет К.Смит в рассказе “Игра с крысодраконом”. Конечно, не так — фантастика не пророчество. Тем не менее одно скорей всего будет так, как в этом рассказе: расширение нравственного и эмоционального горизонта тех, кто понял природу и, постигнув, сумел приблизить ее к себе как партнера, соратника, друга. Только так теперь может возрасти духовное и материальное могущество нашего рода.
И это возможно, это растет в нас, и это будет, если, разумеется, на новом витке истории не оживет надменный призрак царственной роли человека, как это произошло в рассказе Р.Сильверберга “Звероловы”. Что ж, иные призраки сознания, увы, возрождаются в новом обличье, будем надеяться, что этот не вернется к нам никогда.
Не вернется? Никакой настоящий человек не может прожить без гордости, без ощущения особой своей роли в этом безграничном мире, без чувства, что его дела, помыслы и свершения не пустяк, не атом в безнадежном круговращении природы, не песчинка, тут же смываемая волнами времени. Человек, от этого не уйти, должен чувствовать свою значимость даже на фоне всего мироздания.
Тем более человечество.
Что ж, величие нам не запрещено. Не призрачное и обманное, а истинное и реальное, единственно возможное в мире величие — величие разума в нем и добра, оно достижимо. Будет это — все остальное приложится.
Дм. Биленкин
Уильямс Т. Пауэрс
НЕЧЕМ ДЫШАТЬ
В горах
Куда ни глянь, сосновые иглы втоптаны в пыль, и все же это было вполне приличное место для лагеря. Оно находилось близко к вершине хребта, а от прочих стоянок было отделено кустарником, росшим между соснами. Под деревом удачно встала палатка. Вечером, когда поднимался ветер и накрапывал дождь, крона сосны служила надежным прикрытием.
К востоку лес спускался по склону. На противоположной стороне ущелья была громадная скала. Предзакатное солнце превращало ее в золотой занавес на фоне темно-синего неба. Авансценой служили темно-зеленые, скрывавшиеся в тени вершины сосен внизу.
