Особенно это касается - я добавлю от себя - другаря Голосеева".
Мы выехали около восьми.
В горах темнеет рано. Последние километры пять наших машин, растянувшихся цепочкой, одолевали буквально на ощупь. Моторы ревели, задыхаясь, как всегда они ревут на большой высоте. Мы оседлали тропу, где обычно ходят с поклажей, наверное, лишь ламы, заменяющие здешним жителям и коров, и лошадей, и овец, где по одну сторону громоздились отвесные скалы, а по другую - чернела нескончаемая пропасть. После одного довольно-таки заковыристого поворота мэр - он находился в стаматовой "Пеперуде" выскочил из кабины и подал знак остановиться. Смешно жестикулируя, он начал объяснять, что дальше тропа совсем суживается, что он в ответе за нашу безопасность перед прогрессивной мировой общественностью, что пешком тут добираться около часа, не дольше.
Розетти, не дослушав мэра, завел свой "Везувий", выпустил пневмоприсоски, въехал на вертикальную стену и пополз над головою ошарашенного хозяина ЛаПакуа. Мэр продолжал что-то говорить, не без смущения бросая взгляды вверх, где на расстоянии протянутой руки проплывали в обрамлении разноцветных приборных огней кудри весельчака Розетти.
Лунной ночью в платье белом
И с гвоздикой в волосах -
Нет прекрасней Маручеллы
На земле и в небесах! -
выводил Розетти своим неподражаемым бельканто.
В том, что это именно бельканто, к тому же неподражаемое, Розетти убедил нас с Голосеевым в первые минуты знакомства, еще до того, как запел.
"Везувий" сполз со стены на тропу перед "Пеперудой". Мэр расхохотался, пересел к Розетти. Мы двинулись дальше...
В индейское селенье мы попали часам к десяти.
Еще издали стали заметны несколько костров. Удивлял цвет пламени: фиолетовый с переходом в палевые, даже желтые, тона. Проезжая по селенью, мимо мрачных домишек с плоскими крышами, мы смогли рассмотреть, что костры горят на отшибе, у подножия внушительных размеров каменной башни. Над тремя кострами висели большие котлы.
По соседству, на другом холме, высилась точно такая же башня, освещаемая одним костром. Башни разделяла пропасть.
Мы оставили машины у подножия холма и мимо безмолвствующих мужчин в причудливых шляпах и разноцветных накидках направились к башне. Между прочим, я не заметил до сей поры ни единой женщины.
- Вождю следует поклониться до земли, - быстро говорил нам мэр полушепотом. - Это вон тому старику, на помосте, в красном покрывале. А тот, что слева, в орлиных перьях, с двумя колдунами, это жрец. С ним разговаривать инородцам вообще запрещено. И никаких песенок, сеньор Розетти, умоляю вас.
Мэр первым картинно ударился вождю в ноги, за ним - не без смущения все мы. Вождь поднялся с леопардовых шкур и ответил точно таким же поклоном - до земли. Вслед за тем он гортанно прокричал несколько слов, дав знак приблизиться.
- Верховный Владыка лунных ратников приветствует вас, восседающих в колесницах, - переводил мэр. - Да хранит вас лунный огонь.
Вождю было лет восемьдесят, не меньше. Глаза его из-под огромных разросшихся бровей сверкали молодо и проницательно. Вождя охраняли четверо свирепого вида юношей с пиками и луками. У одного стражника покоился в руках винчестер.
По знаку обладателя винчестера на помосте разостлали леопардовые шкуры. Мы расселись, после чего каждый получил чашу, наполненную до краев белой жидкостью, и золотистое блюдо с дымящейся тушкой куй - волей-неволей настало время отведать морских свинок, издревле лакомую пищу в Андах.
Пока под взглядами телохранителей мы опасливо раздирали мясо, уснащенное листьями и травами, мэр неторопливо беседовал с вождем. Судя по тому, как он то показывал шевелящимися пальцами в сторону машин, то называл поочередно наши имена, шла церемония нашего представления.
Я отхлебывал кисло-сладкий напиток из глиняной чаши, смотрел на подпирающую небо башню, на фиолетовое дрожанье костров, на молчаливых людей возле них, и мне казалось, что время, как исполинская возвратная волна, стягивает меня с берега сущего, настоящего туда, в мерцающие глубины бывшего, что можно еще стать и дружинником князя Святослава, и мстителем Евпатия, и успеть к дымящейся рассветной дубраве у Непрядвы, чтобы увидеть, как два богатыря - один в лисьем малахае, с хищной улыбкой насильника, другой - в черным смерчем развивающейся рубахе и с нательным медным крестом - сшибутся, ударят друг друга копьями и оба падут с коней мертвыми....
Меня вернул из прошлого крик с вершины башни за пропастью.
Жрец, до той минуты застывший как изваяние, поднялся, раскинул руки с привязанными к ним перьями, двинулся по крутым ступеням к башне. Его поддерживали колдуны. Все трое запели.
Под их суровое однообразное пение костры гасли один за другим - их накрывали толстыми циновками, и пламя мгновенно укрощалось. Погас костер и за пропастью. Воцарилась тьма, лишь тлел огонек сигареты Розетти, но вот и он исчез.
Мы с Виктором сидели недалеко от мэра. Я воспользовался темнотой, придвинулся к нему, спросил еле слышно:
- Извините, о чем они поют?
- Духов лунных заклинают. Пока не подымутся на самый верх башни, - дыша мне в ухо, отвечал мэр. - Я вам буду переводить как сумею, а вы все перескажете другим, попозднее.
- Спасибо за доверие, - сказал я, нащупал его руку и потряс в знак признательности.
- Кто готовится в путь над бездной, в чьих рукахосиянная весть? спрашивал жрец речитативом, видимо, уже с вершины башни.
- Властительница Лунного Огня, - отвечал молодой голос из-за пропасти.
- Кто несет на крьглах знак преображенья богини бессмертной?
- Хранительница Лунной Благодати.
- Чьи волосы - струны света, ростки зеленых побегов, струи молодых ручьев?
- Властительницы Лунного Огня.
- Чьи слезы - дождь, живительный и благодатный?
- Хранительницы Лунной Благодати.
- Кто линию смерти и жизни, зла и добра, света и тьмы прочерчивает на камне Вселенной?
- Властительница Лунного Огня...
Всех вопросов и ответов запомнить было невозможно, тем более в переводе на английский. Наконец, после некоторого молчания жрец прокричал с высоты каким-то задушенным голосом:
- Лети же, лети к нам, твоим ратникам, вещая дева света, Властительница Лунного Огня!
...И я увидел, как над нами, во тьме, в той стороне, где другая башня, явилась вдруг светящаяся человекоптица. Она медленно махала фосфоресцирующими руками-крыльями, столь же медленно приближаясь к нашей башне. Подобие сияющего хитона плескалось между крыльями, лицо мерцало лунной белизной с голубыми ободьями вокруг глаз, а над головой она несла тонкий серп молодой луны. Зачарованный, я хотел потеребить Виктора, этого сурового реалиста, не верящего в чудеса, но его рядом не оказалось: должно быть, передвинулся поближе к Стаматычу.
