– Знаю! – оборвал охранник. Его лицо стало наливаться краской. Он попытался спрятаться за своими непосредственными обязанностями – взялся копировать данные с персонификационного чипа – но вдруг вскинул голову и прошипел: – Тысячу раз слышал! Списали нас в утиль! Значит, пока я на шахте работал, годен был, а как скрутило, так и… Да кто ещё сюда работать пойдёт? Ты? Он? – Детина зло махнул головой на 'аборигена' в больничном халате, согнувшегося, у стены. Мужчина жадно, с хрипом втягивал в себя воздух и с вожделением поглядывал на притулившийся в углу диван, до которого предстояло преодолеть ещё метров десять. – Все драпают…
Страж, отвернувшись, протянул Рушану отмеченный документ. Рахматов тоже молчал. Жаркое 'ты', внезапно вырвавшееся у собеседника, ударило в сознание раскалённой иглой.
Пока Рушан справлялся с опалившей его горечью, охранник рассказывал как добраться до нужного посетителю кабинета. Похоже, теперь он стыдился своего взрыва. Снова обращался к гостю подчёркнуто официально, на вы. Голос опять стал тусклым, непробиваемым, точно захлопнувшаяся дверь сейфа. От намертво запертых замков веяло холодом и безысходностью. Ценную информацию Рахматов пропустил мимо ушей, о чём сильно пожалел впоследствии.
Лифты, лестничные пролёты, нескончаемое единообразие коридоров, холлы, сотни одинаковых дверей – всё смешалось в неподатливую головоломку. Рахматов петлял по незнакомым помещениям и чувствовал, что закипает. Бестолковость планировки делала задачу почти невыполнимой. Вдобавок люди… Много, непривычно много людей! На Эмерии сроду такого столпотворения не бывало! О заброшенных земных городах и говорить нечего – за неделю столько не встретишь. Каждый проходящий окружён наэлектризованным колким облаком эмоций: пронизывающие разряды радости и надежды, тяжёлые удары обречённости, тугой чёрный страх. И во всех билась своя собственная боль. Физическая и та, что медленно, по капле выдавливала сердце, складываясь в безнадёжно простую формулу – один, не нужен. Целые океаны боли. Галактики! От этого у Рахматова начала кружиться голова, точно снова он погружался в Великое Ничто. Перед глазами стелился мутный смок, мысли путались.
Быть интраморфом, человеком с паранормальными способностями, не всегда сладко. Всесильный Абсолют иногда зачем-то подбрасывал непрошеные, не имеющие никакого отношения к Несущим, Знания. Рушан и раньше замечал, что среди людей порой ему становилось тревожно, а, иногда, и жутковато, словно запретное подсматривал. Это мешало, сбивало, заставляло искать спасительного одиночества.
И всё же свой уникальный дар Рушан ценил. Не будь его, не работать бы Рахматову в ВКБГА – аномалке, как панибратски называли её сами сотрудники. Не обладать бы неограниченной властью, какой был наделён всякий из его коллег. Не пользоваться бы правом безоговорочной неприкосновенности со стороны любых служб. Да и вряд ли мог бы позволить себе те сибаритские слабости, которые делали его жизнь довольно приятной штукой. Приятной, несмотря ни на что. Нет, Рахматов не был бесчувственным фаталистом. Радость его брала исток не только в привилегиях, подаренных ему социумом. Гораздо большее удовлетворение он испытывал от мысли, что сам принадлежит к числу тех, кто способен хотя бы попытаться оттянуть неизбежное. А там как знать…
Когда дар впервые подал голос, Рушану было семнадцать. Спешная эвакуация из родного городка. Мечущиеся люди, выброшенные из пневмопоездов вещи (не хватало мест), испуганные глаза матери, потерявшаяся в толкучке сестрёнка. И над всем этим зловещее: 'Нагуаль, нагуаль…'. В те годы Рушан ещё мало знал о них. Знал одно – нагуаль это смерть. Незримая, неясная, но неизбежная. Он не понимал, как такое возможно. Был город – нет города. Нет пространства, нет света и воздуха, нет материи. Всё скрыто завесой приходящей из ниоткуда тайны. Оттого становилось ещё страшней.
Именно тогда, в сутолоке и панике это и произошло. Окружающий мир внезапно утратил значимость, сжался в невесомую малость, погас. Вместо него в сознании вспыхнул псимонолог – без образов, без слов. Рушан слился с чем-то абсолютным, не имеющим ни границ, ни объяснений…
Дальше была дорога, остановка на таможне, поиск инфернального излучения, исходившего от состава. Затем ВКБГА, нейросканирование, расшифровка полученного Знания. Имя. Томас Вельт оказался Несущим. Благодаря ему, удалось замедлить рост нагуалей. Человечество отвоевало ещё немного времени. Его хватило, чтобы Рахматов нашёл Второго. Им был изобретатель гравитационного метода строительства искусственных планет, 'челноков', как метко нарекли их за сходство со спасательными челноками, снующими вокруг тонущего корабля. Началась тотальная эвакуация с Земли. Рахматов стал полноправным сотрудником ВКБГА, получил прекрасное образование, а затем и учёную степень. Но главной его обязанностью оставалось вовремя передать в руки Комитета даруемое Великим Ничто Знание.
Этот Несущий был Шестым. Нечасто бесчувственный макрокосм подкидывал подсказки, словно играл с человечеством. Так дети играют с букашкой – присыплют и наблюдают, как тщится выбраться из-под кучи песка жалкое насекомое. Едва на поверхности показываются тоненькие лапки, сыплют снова. А потом, когда забава надоест, раздавят. Без злобы, не осознавая своей жестокости. Эта параллель не раз приходила на ум Рахматову. И всё же ему хотелось верить, что в тот самый момент, когда над человечеством будет занесена чудовищная подошва, кто-то отвлечёт злое 'дитя'. Барахтаться, несомненно, стоило.
Кто-то из 'местных' подвёл Рушана к двери, на которой значилось 'Бердин Л.С., заведующий отделением нейроонкологии ЦЭКО им. Кружевникова'. С чего начинать разговор Рахматов не знал, полагался на интуицию. Как правило, Несущие довольно быстро откликались, принимая к сведению, что им выпало стать ещё одним шажком к спасению. Немного удивляло Рушана, что Шестой не физик, не военный – врач! Какие из его знаний могут помочь погибающей планете? Впрочем, что значат, с точки зрения Вселенной, все человеческие выдумки: образование, профессия, регалии. Само человечество не более чем каприз Великого Ничто. Сиюминутный, и, возможно, мимолётный. Букашка…
Рахматов стукнул костяшками пальцев в дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл в кабинет. Полумрак, царящий в помещении, на мгновение заставил притормозить на пороге, ожидая, пока глаза привыкнут к предложенным условиям.
– Вы опоздали почти на час, – донёсся из глубины кабинета недовольный бас.
'Вот так-так, – опешил Рахматов – сердитый дядька!'.
– Добрый день, – подчёркнуто вежливо сказал он, давая понять, что не собирается поддерживать тон собеседника. – Прошу прощения, заблудился в ваших палестинах.
